Ultraгрин: Маленькие повести для мобильных телефонов

Наши старшие братья – выпускники местных вузов иногда попадали в качестве женихов в те дома за Полоцким рынком. Их покупали для своих дочерей домовитые и богатые соплеменники, и они вскоре тоже брали в руки кисти и гаечные ключи, забыв о скальпеле или указке. «Мужчина должен зарабатывать», – говорили им, и они вставали в строй этой когорты, разгибали свои спины и начинали смотреть прямо в глаза, не скрывая своей фамилии. Может, физика и химия была для них темной ночью, но в бриллиантах и золоте они понимали совсем неплохо.

Так вот, Соня как раз была сестрой одного из таких парней. Как ее нашел мой Саша, одному Б-гу известно, но она пришла и вела себя за столом как невеста.

Я в очередной раз поразился в тот день. Я сам расстелил наш диван, но он домой не пришел. С тех пор я стал спать один и до сих пор люблю спать без посторонних.

Что с Сашей было в армии, не знает никто. Наш папа был проездом в командировке на Украину и заехал к нему в часть.

На вопрос «Как мой сын?» капитан ответил:

– Вы что, не знаете своего Сашу?

Подробностей не было, но Саша вернулся домой без лычек и дембельского альбома и никогда об армии не вспоминал – у нас в семье не принято раскрывать военные тайны. Наш старший брат только через пятьдесят лет рассказал мне, как он исполнял интернациональный долг за двумя океанами, на острове Свободы.

Если когда-нибудь окажется, что Саша в армии совершал диверсии, я не удивлюсь.

После армии он сразу женился на русской девушке и стал работать на большой машине, которая чистила ковры. Она работала на каком-то растворителе, и он через три месяца стал харкать кровью. На семейном совете было решено поступить его в техникум.

За дело взялись все. Папа выписал на своей фабрике дефицитные сапоги и босоножки, старший брат написал за него письменную работу, я сдал диктант, мама по телефону устроила на станцию канализационных отходов механиком по будущей специальности.

Там он научился пить водку и играть в преферанс.

Баня с тех времен стала для него школой жизни и досуга. В той же бане он переходил из должности в должность. Сменились партнеры по преферансу и бильярду, и теперь он парится с мэром и губернатором в ранге министра.

Я с ним существую параллельно, живем мы в разных странах, встречаемся редко, но до сих пор он меня удивляет. То приедет за год до пенсии защищать диплом по теме «Опыт использования установки биогаза», то позвонит ночью и попросит связаться с Абрамовичем, чтобы замутить с тем какой-нибудь бизнес или предложить для «Челси» хорошего пацанчика из местной команды.

Однажды он повел меня в белорусское посольство, где работала его подруга, на обед по мифически низким ценам. Обед за сто рублей на двоих с водкой, пивом и флагом Белоруссии на столе я запомнил на всю жизнь. Я бывал в мишленовских ресторанах, но салат из капусты, суп под названием «Серопеня» и драники я не забуду никогда.

Я приехал к нему на юбилей, который отмечался на полугосударственном уровне – приветственные адреса от разных регионов, напольные вазы и коврики с изображением юбиляра, выступления трио баянов (одного мужчины и двух девушек-баянисток в кожаных шортах) и квартета скрипачей местной филармонии культурно обрамляли застолье. Брат блистал красноречием и внешним видом. Рядом сидели умный сынок-компьютерщик с невесткой, живущие в Германии, верная жена-соратница, сказавшая со слезой, что он свет ее очей и ночей, и я, единоутробный брат, проживший рядом с ним целую жизнь.

Наутро все разъехались, мы съездили на кладбище к родителям, пошутили там, что пора и себе определить места, и поехали к нему обедать.

После обеда, как всегда в нашей семье, всем захотелось спать, и мы легли с ним опять на диван-кровать и заснули, как много лет назад в розовощекой юности.

Все вернулось на свои места. Он так же храпел, как пятьдесят лет назад, так же складывал руки на груди. Только голова у него уже седая, и впереди дней меньше, чем сзади.

Мы лежали оба со сцепленными на груди руками, поджав ноги к своим немаленьким животам, как когда-то в маме. Он и на этот раз встал раньше меня и занял туалет.

МОТЯ

У моей мамы умерли двое детей – так она считала. Не дожил до года мальчик, и младший ее брат, восемнадцатилетний Мотя, погиб в первую неделю войны.

Я один раз слышал мамин рассказ об этом, она всю жизнь плакала о них, считая себя виноватой.

Мальчик родился слабеньким. Было это сразу после войны, когда она вернулась из Ферганы, где жила в эвакуации. Не было лекарств, и от воспаления легких мальчик сгорел за неделю. Она бегала по городу в поисках пенициллина, в доме от рака умирала моя бабушка, а в больнице – мальчик, мой брат. Он умер рано утром, не дожив до своего первого дня рождения. Его похоронили на кладбище, а место мама забыла. Она много раз пыталась найти его, но так и не нашла.

Я один раз ходил с ней на поиски могилы, мне было восемь лет. Мы пришли. В конторе никого не было. Когда хоронили моего брата, никакого порядка на кладбище не было – только закончилась война, – ни ограды, ни знака.