Улыбка на пол-лица

Послышалась команда «разойтись» и мы принялись занимать места в кубрике. Кубрик был весь в грязи и пыли. Сломанные двухъярусные металлические кровати разбиты, а металлическая сетка, служившая матрасом, ободрана. Мне досталась верхняя кровать. Ниже меня располагался один из старослужащих. Он встретил меня приветливой улыбкой. На мгновение мне стало легче и спокойнее.

Позже к нам в кубрик подошел «смотрящий» и сказал, что надо бы помыть пол в кубрике. Он, выбрав троих из нас, направил выбранную троицу за водой и швабрами, они вернулись и стали усердно вычищать грязь из кубрика, засохшие куски грязи постепенно исчезали. Через час кубрик был полностью вылизан.

Я отправился по малой нужде в туалет. Шел по взлетке, и местные провожали меня оценивающе. Многие с жадностью разглядывали мою левую руку, на ней блестели позолоченные кварцевые часы. Думая о тактике ведения боя против десятка злобных обезьян и будучи реалистом, я знал, что не справлюсь, но, с надеждами на лучшее, я уже почти дошел до туалета.

Туалет был совмещен с умывальниками. Зайдя в него, я увидел пять писсуаров, в которых горкой были накиданы окурки. Еще четыре туалета, без дверей и перегородок, каждый из них засорен. Из них вытекала коричневая жижа. Пол был в моче, а в ней лежали ремни, кепки, где-то деньги, щетки, тюбики от зубных паст. Выходя, я столкнулся на входе с тремя ребятами, которые мыли кубрик. Когда увидел их обреченный опущенный взгляд, мне стало больно на душе, было ясно, – они приговорены вымывать тряпками говно в течение всей службы. Это давило на меня, я хотел взорваться от чувства несправедливости, но что-то меня сдерживало, наверное, разум – их много, а я один. Плюс – всегда влезал в голову случай в учебке, когда человек, за которого я встрял, сказал, чтобы я не лез не в свои дела. Это было типа: «Меня унижают? Это мое дело, а ты не лезь, развыпендривался тут».

Вернувшись в свой кубрик, я встретил своего нижележащего соседа. Совершенно обычный с виду, до «блеска» лысый, среднестатистический русский парнишка. Его звали Леха.

– Что за подгнившие лица, руки и ноги? – спросил я.

– Это стрептодермия, – начищая берцы, пояснил Леха. – Болезнь тюрем и воинских частей. Микробы разъедают, а высокая влажность помогает им размножаться. От маленького пореза может дойти до ампутации.

– Что там за якут был на взлетке? – с интересом спросил я.

– Вообще он не совсем якут. Молдаван он. Да еще с армянской фамилией. Выдернул заусенец на пальце. Ну че, гниль пошла. Он уже три месяца такой, – безо всяких эмоций ответил Леха.

– Что за лужа красная? У казармы? – с тревогой спросил я.

– Двумя днями ранее парнишка сбросился. – ответил Леха. – Домывают оставшиеся следы крови.

– Почему сбросился?! – вырвалось у меня.

– Да задолбало, – отрезал Леха. – Не он первый, не он – последний.

Позже я узнал, что каждый день, с утра до самого отбоя, его мучили и избивали, смеялись над ним, отбирали деньги. По факту смерти было возбуждено уголовное дело по статье 110 Уголовного кодекса РФ (доведение до самоубийства). У погибшего парня была найдена предсмертная записка, в которой он указал фамилии своих сослуживцев, которые над ним издевались. Тело отправили грузом двести на корабле, потом самолетом до его родного города.

Леха внезапно обернулся и вскрикнул: «Привет, Серега!». Я увидел высокого худощавого парня, проходящего мимо нас. Леха усмехнулся и сказал: «Наконец проснулся калич, а то долговато спал». Я попросил пояснить: «В смысле спал?». Ответ меня очень удивил и даже устрашил: он сказал, что Серега был в коме в течение полугода. Пневмония не только срубила его болью в легких, но и усыпила его на полгода. Повезло вообще, что остался живой и видит белый свет.

Тут подошел к кубрику младший сержант и дал команду «отбой». Раздевшись, мы, все грязные и вспотевшие, улеглись в свои металлические сломанные скрипящие кровати. Я смотрел в потолок и думал: «Куда же я попал». Я не мог уснуть из-за мыслей и шума на этаже. Пьяные местные не давали уснуть и выясняли что-то между собой в течение нескольких часов. После этаж охватила тишина. В тишине я услышал мужской плач. Тихий, с сопением. Под этот плач я и уснул…

Наступило утро. Я проснулся под пронзительный: «Рота подъем!» Я одним движением спрыгнул с кровати, моментально оделся и встал уже в ровно стоящую шеренгу на взлетке. Один из вновь прибывших находился в строю без сапог, в тапках. Перед нами стоял командир роты «Горе» и гневно рассматривал его. Он подошел к парню, стоящему в одних тапках на босую ногу, с целью узнать, где же его обувь. Парня звали Юрик. Лет восемнадцати. Маленький, весь в угрях. Худенький, беленький деревенский парнишка.

– Где твои сапоги, солдат?! Хотя какой ты солдат, епта! Без сапог! – кричал на Юрика «Горе».

– Я утром встал и не нашел свои сапоги, которые оставил у тумбочки. Наверное, их ночью украли… – жалобным, тихим голосом проговорил Юрик.

– Не украли, солдат, а просрал, епта! Чтобы сегодня же нашел себе сапоги! Ты понял меня?! – рвал глотку «Горе».