Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

— Я полагаю, — сказал Никос по-английски, обращаясь к Бобе, — я полагаю, ваш аппарат показывает сейчас чистую правду?

Допрос пришлось прекратить. Белоянниса увели в одиночку, и больше он Бобе не видел. Но крики и стоны из коридора слышны были по-прежнему — всякий раз, когда караульный открывал дверь.

*

В начале осени 1951 года Белоянниса вновь повели на допрос. Но на этот раз в уже знакомом ему кабинете кроме сотрудников асфалии, одетых, как обычно, в штатское (белоснежные рубашки, темные, сдержанных тонов галстуки), находились два незнакомых Никосу человека — один моложавый, постриженный под полубокс, другой пожилой, с заметно выступающим брюшком, непоправимо лысеющий, но одетый так же, как и первый, в светлый дешевый спортивного типа костюм.

Дружески взяв Никоса за плечо, тот, что помоложе, усадил Никоса, справился по-гречески, но с сильным акцентом, не позволит ли господин Белояннис перейти на английский, и, не дождавшись ответа, заговорил по-английски.

— Мы — сотрудники иностранного посольства, наш ранг достаточно высок, чтобы говорить с вами на равных, а цель наша — вмешаться в развитие событий, пока они не приняли характера непоправимых.

Никос молчал, положив руки на стол (что во время допроса запрещалось) и рассеянно касаясь пальцами граненых карандашей, лежавших перед ним, бумаги. Руки истосковались по этим простым предметам, пальцы огрубели от прикасания к шероховатой бетонной стене.

— Дело в том, что ваше поведение представляется нам весьма неразумным. Господин Белояннис, вы гонитесь за вчерашним днем.

Никос поднял на него тяжелый взгляд, коснулся рукой заросшего подбородка.

— С коммунизмом в Греции покончено, — поспешно сказал молодой, словно опасаясь, что Никос его перебьет. — Как движение вы вырождаетесь в кучку заговорщиков, держащихся лишь на подачках из-за границы. Вы ведете борьбу против объективной тенденции, против тяги вашей страны к стабильности и правопорядку. Причем ведете эту борьбу почти в одиночку. Для такого безусловно крупного деятеля, как вы, находиться в рядах бесперспективного движения — серьезная жизненная ошибка. Отдайте свой ум и талант делу возрождения Греции — вот чего требует от вас логика сегодняшнего дня.

— Короче, — медленно произнес Белояннис, — вы явились что-то мне предложить, я так понимаю?

— Вот это деловой разговор, — обрадовался молодой, — сразу видно энергичного человека.

— Простите, — сказал Никос, — что я не смог принять вас по такому важному случаю у себя в камере. Там слишком тесно и темно, а если провести свет — может оказаться, что стены забрызганы кровью.

— Мы понимаем ваше раздражение, — вмешался пожилой, увидев, что его спутник несколько стушевался. — Вы крупный деятель, вы привыкли к тому, что полем деятельности для вас является вся Греция. Естественно, вам тесно в четырех стенах. Мы и пришли затем, чтобы помочь вам преодолеть обстоятельства. Течь идет…

— О «дилоси», конечно, — помог ему Никос.

— Ну, не обязательно о «дилоси»… — поморщился пожилой. — Конечно, чтобы выбраться отсюда, какое-то заявление придется подписать…

— У нас это называется «дилоси», — быстро сказал Никос. — Что же мне предлагается взамен? Политическое убежище?

— Ну, это пустяки. Вам надо трудиться на благо Греции. Вам по плечу был бы и министерский пост.

— Прошу прощения, не понял. Министерский пост где?

— В правительстве Греции, разумеется.

— И только-то? — улыбнулся Никос. — А я думал, что портфели в кабинете министров Греции распределяют греки. Вполне простительное заблуждение для человека, который вот уже полгода не читал газет.

VIII. „ПРОЦЕСС 93-х“

Закон 509, на основании которого Белоянниса судили на «процессе 93-х», гласил:

«Тот, кто борется за претворение в жизнь идей, имеющих целью смену политического режима, угрожающих социальному статус-кво или целостности государства, карается:

1. Если он один из руководителей — пожизненным заключением или смертной казнью.

2. Если он простой исполнитель — тюремным заключением сроком до 20 лет».

…Зал афинского военного трибунала на улице Санта-роза — довольно грязное и тесное помещение, в котором были предусмотрены места лишь для обвиняемых, свидетелей, корреспондентов, охраны и, разумеется, для самих членов суда. Родственники обвиняемых сидели в дальнем конце зала или в вестибюле, где они могли слушать выступления через репродуктор, который то и дело выходил из строя. Сам зал не был оборудован громкоговорителями, и из-за тесноты и плохой акустики выступления свидетелей не могли слышать даже обвиняемые, которые занимали несколько первых рядов, сидя лицом к лицу с судьями.