Умер-шмумер

— Влад, ну куда я пойду в таком виде? Я вся пыльная!

— Ты самая красивая девушка в Голландии, нет, даже в Бенилюксе, а чуть-чуть пыли мне лично не помешает. Или ты рассчитываешь сразить всех мужчин в округе? Так их тут нет!

— Как — нет? Это что, город женщин?

— Просто в такой час в ресторане вряд ли много народу, да и ресторан тут совсем маленький, но кормят чудесно! Пойдем, Ника! Пойдем прямо так, не — надо наводить красоту, поедим и ляжем спать.

— Дай я хоть душ приму!

— Не надо! На ночь примешь, я умираю с голоду!

Мы черт знает как давно обедали.

— Хорошо, идем!

Они спустились в ресторан. Там было очень уютно, цветы на столиках, свечи. Им сразу подали меню.

— Что ты хочешь, Ника?

— Не знаю… закажи сам… Только я хочу что-нибудь выпить…

— Ты же не пьешь?

— Вино не пью, а что-нибудь покрепче вечером можно…

Они сели друг против друга, ели, пили, говорили о сегодняшних впечатлениях, словно не сговариваясь, решили — ни слова о прошлом.

— Мне нравится, — сказала вдруг Ника, — мы как будто только сегодня познакомились, и ты так мило за мной ухаживаешь… Ты очень интересный мужчина, Влад, не растолстел, не облысел… и, как писали Ильф и Петров, покрыт колониальным загаром…

— Ты хочешь сказать, я неотразим? — улыбнулся он.

— Наверное…

Он взял ее руку и поцеловал ладонь.

— Ника, я, кажется, заново в тебя влюбился…

— Именно что кажется, — засмеялась она. — Ты еще помнишь, что надо делать, когда кажется?

Он быстро перекрестился.

— Все равно не помогает. Влюбился!

— Брось, Владик! Чепуха все это! — Она допила свою водку.

— Налей еще!

Он налил.

— Давай выпьем за то, что… за то, что… что все было не зря! — Она опять залпом выпила водку. Еще!

— Хватит, Ника, окосеешь!

— Да, правда, и вообще… Я пойду спать, Владик, спасибо за все, но я пойду… У меня сил больше нет…

Утром поговорим.

— Погоди, я хоть доем…

— Доедай, в чем проблема, я пойду… Не волнуйся.

Он не стал возражать, видел, что ей действительно нехорошо. Она побледнела, глаза покраснели.

Сейчас она выглядела немолодой и некрасивой.

Не умеет пить… Ей надо было снять напряжение, вот она и перебрала… Ну ничего, завтра все будет отлично.

Он спокойно доел свой бифштекс, потом еще съел десерт, расплатился и не спеша поднялся на третий этаж. Дверь Никиного номера была неплотно прикрыта. Надо же, как напилась… Или она нарочно оставила ее открытой? Это приглашение? Но сейчас совсем ничего не хочется…

Он собирался уже тихонько прикрыть дверь и уйти к себе, как вдруг услышал странные звуки. Она плачет? Нет, это не плач. Смеется? Сама с собой?

Нет, это не смех. Задыхается? Ему стало тревожно.

Он осторожненько открыл дверь и прислушался.

Странные звуки доносились из ванной и больше всего напомнили ему приступ астмы у одного его коллеги, свидетелем которого он был. У нее астма?

Но тогда ей нужна помощь. Он шагнул и открыл дверь в ванную. Ника, совершенно голая, сидела на полу и, вцепившись зубами в махровое полотенце, выла. Этот задушенный полотенцем вой был не громким, но оттого еще более страшным. Он кинулся к ней:

— Господи, Ника, что с тобой?

— Уйди, уйди, — бормотала она. — Пожалуйста, уйди!

И тут он заметил на раковине ополовиненную бутылку виски.

— Боже, ты так надралась, что ты делаешь, зачем?

Он пытался поднять ее с полу, но она, видимо, только что принимала душ и была еще мокрой и скользкой. От ужаса и жалости у него все перевернулось внутри.

— Ника, маленькая моя, что ты, что ты плачешь, ну прости, прости меня, только не плачь, не надо…

— Я не плачу, я не умею плакать… не получается, — тихо проговорила она. — Уйди Влад, прошу тебя, уйди!

Он схватил другое полотенце, накинул на нее, вытер и так, в полотенце, поднял с полу. В самом деле, глаза у нее были сухие, ни слезинки, а лицо такое несчастное, такое пьяное и такое красивое… Он прижал ее к себе.

— Ника, девочка моя, маленькая моя, ты зачем так надралась, тебе же плохо, пойдем, я тебя уложу, тебе надо уснуть, а завтра опять будет чудесный день, у меня есть таблетки от похмелья… Успокойся, Котофеич, все же хорошо, — бормотал он, прижимая ее к себе все крепче. Он ненавидел женские слезы, они всегда приводили его в крайнее раздражение, но сейчас он не чувствовал ничего, кроме любви, тем более что слез как таковых и не было. Он отнес Нику на кровать и вдруг ощутил непреодолимое желание поцеловать ее в шею, не удержался и поцеловал, а дальше он уже ничего не помнил. И никакая Джинджер ему не понадобилась…

Он проснулся оттого, что в окно светило солнце.

Ах, хорошо! Он тут же вспомнил прошедшую ночь.