Умереть на сцене

— Какие долги! Они постоянно шахер-махер устраивали с левыми концертами. Меня тоже пару раз приглашали, когда сборная солянка требовалась, но Галина предпочитала сольники — не любила делиться ни деньгами, ни славой. Но с сольников она тоже не сто процентов получала, Феликс за организацию свой процент брал. Вот они и ругались, никак не могли сторговаться, какая доля кому положена.

— То есть вы думаете, что Феликс Семенович мог отравить Кострову из-за денег?

— А почему нет? Самая уважительная причина, по-моему.

— А Каретников тогда при чем?

— Мало ли? Может, он тоже в скандале поучаствовал, решил, так сказать, защитить свою даму. А может, узнал что-то такое про Феликса, и тот испугался, что Лешка его заложит? Вполне вероятно.

— С этим не поспоришь, — согласилась я. Как интересно: все, с кем я говорила раньше, в один голос убеждали меня, что ни один человек в театре на преступление не способен, и только Станислав Сергеевич жизнерадостно, с энтузиазмом примеряет каждого первого на роль убийцы и каждому первому, по его мнению, эта роль подходит. — А кто еще мог? Например, Солнцева, — вспомнила я Брюнетку в зеленом.

— Запросто! Эта идиотка, сам слышал, рассчитывает, что роли Костровой автоматом ей перейдут. Размечталась, корова, Офелию играть! Ага. Прямо щас, на будущей неделе! Огородникова, кстати, еще глупее, она Рестаева окрутить надеется. Может, и отравила Галину, чтобы место для себя освободить!

— А сам Рестаев?

— Почему бы и нет? — пожал он плечами. — Галина была плохой женой. Одна эта выходка со звонками чего стоила… Вы в курсе? Как она ему звонила и грязью поливала? — Я молча кивнула, и он продолжил: — А уж как она демонстративно Лешку при себе держала… Андрей Борисович, конечно, блаженный, но терпение у всех кончается. Может, и у него лопнуло, вот он и решил избавиться и от стервы-жены, и от ее любовника.

— А они точно были любовниками? Мне говорили, что Каретников обожал Кострову платонически, служил ей, как прекрасной даме, а она благосклонно позволяла себя обожать… потому что у нее чувство собственного достоинства и она не опускалась до пошлого адюльтера.

— И вам не смешно эту ересь повторять? — небрежно отмахнулся от моих слов Савицкий. — Платонические чувства, обожание, прекрасная дама… в это только Рестаев мог поверить. А может, и он не верил, просто признавать не хотел, что трахал наш безумно влюбленный свою прекрасную даму по полной программе! И она до этого пошлого адюльтера опускалась с огромным удовольствием. Нет, вы сами подумайте, сколько лет Рестаеву и сколько Галине? Любовь к искусству, конечно, дело важное, но молодой, здоровой женщине нужен не старик с вялым недоразумением, а сильный жеребец! Спали они, самым распрекрасным образом и даже не особенно стеснялись этого, можете не сомневаться! Так что основания их травануть у Андрея Борисовича были, и еще какие!

— А вот я слышала, у Костровой недоразумения были с заведующей костюмерным цехом и с кем-то из осветителей…

Станислав Сергеевич обрадовался. Следующие пятнадцать минут я только успевала записывать краткие характеристики сотрудников театра и причины, по которым им непременно надо было избавить мир от Галины Костровой. Смерть Каретникова объяснялась чаще всего тем, что потенциальный убийца был неосторожен и дал Алексею повод себя заподозрить. Единственный сбой произошел, когда я спросила про Марину.

— Вы с ума сошли? — Он даже поперхнулся. — Как можно было такое даже предположить? Марина исключительно порядочный человек и ни на что подобное просто не способна!

— А вот мне говорили, что, если бы это было нужно для театра, Холодова могла бы пойти и на преступление, — зачем-то продолжала настаивать я.

— Глупости. Вы, наверное, слышали уже эту глупую шутку, что Марина — ум, честь и совесть нашего театра. Так вот, это не шутка. Марина, как жена Цезаря, вне подозрений. И я никому, даже вам, не позволю трепать ее доброе имя в подобных обсуждениях. Это недопустимо!

— А трепать добрые имена остальных — допустимо? — невинно поинтересовалась я.

Станислав Сергеевич слегка покраснел.

— Марина вне подозрений, — сухо повторил он. — Не будем это обсуждать.

— Хорошо, не будем. А Каретников?

— Что Каретников? Мог ли он убить Галину? Мог, конечно, чем он хуже других. Может, у него планы какие были, далекоидущие, а она их обломала. Или пошутила над ним как-то особенно зло, Галина это хорошо умела — ударить по самому больному. Но мне он ни в чем таком не признался. Наоборот, плакал, что не уберег…

— Минуточку! — Я торопливо зашелестела листками блокнота. — Когда это он вам плакал? После смерти Костровой?

— Ну, не до же. Олег с Шурой его в гримерку увели, я тоже туда подошел. Потом Шура ушла, а Олег сбегал за водкой, мы выпили за упокой души, так сказать. Слегка сняли стресс. Потом я немного побродил по театру, потерся среди народа, менты меня тоже отловили, пришлось на их вопросы дебильные отвечать.

— Почему дебильные? Они ведь, наверное, примерно то же спрашивали, что я у вас сейчас?