Умершее воспоминание (СИ)

Для чего же тогда были все эти обещания и клятвы? Для чего же она позволила мне полюбить её сильнее собственной жизни? Чтобы потом взять и в одно мгновение разрушить всё, что мы вместе создали? Для чего она говорила, что никогда не унизит Кендалла, пожалев его, а сама взяла и… пожалела?.. Нет-нет-нет, я отказываюсь верить в это! Эвелин не такая, она никогда не была такой! Я больше всего в своей жизни боялся думать о том, что она такая, а теперь мне предстояло принять это обстоятельство как неоспоримый факт… Нет! Кендалл соврал мне, он соврал, чтобы только заставить меня страдать. Я знаю, он так меня ненавидит… Он не мог смириться с тем, что Эвелин выбрала меня, и потому я стал объектом его ненависти. Он солгал, солгал, солгал, потому что всё это не может быть правдой! Я гораздо охотнее приму его слова за ложь, чем за чистую правду!

— Ты же знаешь, я только тебя люблю, — звучал в моей голове голос Эвелин, и я так ясно видел её лицо, точно глядел в него наяву. — Я никогда, никогда не сумела бы оставить тебя…

— Ревновать меня к Маверику — это, по меньшей мере, глупо, — услышал я совсем другой, далёкий, но такой знакомый голос, — ты же знаешь, что я только тебя люблю?

Мог ли я когда-нибудь допустить мысль о том, что Эвелин так похожа на Чарис? Эта мысль была столь ужасна и невообразима, что от неё болезненно сжималось сердце. Нет ничего хуже, чем превращение самого крепкого и твёрдого убеждения в песок. Всё, что остаётся делать, это держать в руках этот песок и понимать, что придать ему прежнюю форму ни за что и никому не удастся. Чем, чем, чем я заслужил такое? За какие заслуги судьба дважды бросила меня в бушующее море, откуда выбраться не представляется почти никакой возможности? Была ли в этом моя личная неудача или все женщины коварны и жестоки в своей сущности?..

А если женское сердце на самом деле бьётся в этом жестоком ритме коварства, то что можно сказать о мужском? Что именно можно назвать мужеством? Я всегда думал, что для мужчины характерна стойкость, самоуважение, преданность, храбрость и… сила. А что я представляю из себя сейчас? Разве я стойкий, разве храбрый, разве я уважаю себя?.. Да и в конце концов, настолько ли я силён, чтобы позволить себе ударить женщину?

Внутри меня всё замерло в страхе, когда я вспомнил, как обошёлся с Чарис, узнав о её поступке. А что я должен делать теперь? Эвелин… Ударить её?.. Такого никогда не было, и я даже мысли не могу допустить, что когда-либо смогу сделать это! Это немыслимо, невообразимо! Но что мне делать? Я потеряю последнее уважение к самому себе, если позволю хотя бы замахнуться на неё! Сделать ей больно казалось для меня невозможным… Но чёрт побери, в конце концов, для неё моя боль оказалась очень даже возможной!

Я всё ещё не мог до конца поверить в то, что случилось, не мог поверить, что Эвелин смогла решиться на это. Нет, только не она, только не с Кендаллом, только не ради того, чтобы заставить меня страдать в невыносимых муках…

Как я называл Чарис? Ш… шл… У меня никогда, никогда не повернётся язык назвать так Эвелин! Это мерзкое слово никак не вяжется с её прелестными глазами, её лицом, волосами, руками… Однако надо помнить, что она всё-таки сделала это. В моей груди чувство ненависти необыкновенным образом смешивалось с чувством невыразимой любви, и я ясно понимал: любить и ненавидеть одновременно возможно. Возможно ненавидеть даже в большей степени, чем любить!

Я прижал обе руки к голове, которая разболелась из-за слёз и нескончаемого потока мыслей. Горло моё уже болело от криков и надрывных рыданий; слёз, казалось, больше не осталось. Я лежал на спине, сжимая пальцами виски, и часто и глубоко дышал. Возможным ли представлялось мне дальнейшее существование? Как можно жить с той мыслью, что человек, дороже и любимее которого у меня не было на всём свете, с такой лёгкостью сумел убить во мне жизнь? Как можно дальше жить в этом настоящем, несправедливом мире? Да, да, от моего прежнего выдуманного мира остались только осколки. А как в нём было прекрасно жить! В нём были честные друзья, настоящие чувства, преданность… Моя жизнь была идеальной две недели назад. Я жил в идеальном мире! Как жаль, что я понял это только теперь, когда вернуться обратно нет никакой возможности!..

Но этот мир такой жестокий… Такой жестокий, что в нём можно жить только ложью, фальшью, только выдавая себя за кого-то другого… А я так жить не могу. Я не могу жить, зная, что не к чему больше стремиться, некуда больше идти, некого больше уважать и любить. Такой жизни нет! Это не жизнь!

«От этого меня может избавить только одно, — выдал мне мысль мой воспалённый мозг, и я, перевернувшись на живот, пополз к комоду. — Только одно я могу сделать для своего спасения… Только одно, одно…»

Выдвинув нижний ящик, я вытащил всю одежду, что лежала в нём, и взял в руку тяжёлый пистолет. Когда я посмотрел на него, у меня закружилась голова. Один шаг… Всего один только шаг…