Умягчение злых сердец

– Да потому! Потому что у «любого врача» те же вопросы возникнут, что и у тебя! Где, мол, гениальный патологоанатом Степаненко и почему я, а не он? Поняла? И что я должен отвечать? Правду рассказывать? Степаненко подставлять? Ты-то ладно, свой человек, а другой ведь не поймет, докладную писать побежит. Правильно?

– Но, Павел Петрович… Я все равно не понимаю… Это же ни в какие ворота!..

– Да что ты заладила, как попугай! Ничего, подождешь. Будет тебе экспертиза, никуда не денется, а на данный момент и без экспертизы работы много. Поезжай на место, начинай пока… Одной тебе придется этим заниматься, в помощь никого дать не могу. Сама понимаешь, все люди сейчас по заявлению мэра работают. Ничего, справишься… Тем более в деле уже и подозреваемый есть. На вот, почитай.

Павел Петрович протянул ей пластиковую папку с протоколом дознания и, пока Кира читала, давал свои комментарии, привстав на стуле и заглядывая в бумаги:

– Видишь, дознаватель у охранника объяснение взял. И камера записала. Там паренек один через забор ночами шнырял. Потом хозяина убить грозился. И мотив у него вроде есть – на невесту хозяйскую глаз положил. Знаешь ведь, какие они нынче резвые да наглые, молодые-то. Ничего не боятся, все им на тарелочке принеси. Да ты читай, читай, чего на меня уставилась?

– Павел Петрович, но это ерунда какая-то…

– Где ерунда? Почему ерунда? – удивился Сорокин.

– Да в объяснении охранника указано, что это Марычев Тарас… – сказала Кира.

– Ну да. Марычев Тарас. И что тебя не устраивает?

– Но как же… Я знаю этого мальчишку, он сын моего одноклассника, Севки Марычева!

– Ну знаешь, и что? Все мы давно здесь живем и друг друга знаем. И вообще, что за непрофессиональный местечковый подход к делу, Стрижак? Что ты мне бабские эмоции тут выдаешь? Это ж убийство, а не драка в подъезде! Соберись давай! Тем более не впервой в то место поедешь. Помнишь, как дознание проводила, когда жена у Рогова по пьянке померла? Или невеста, я уж не помню… А когда это было, слушай?

– Десять лет назад.

– Да ты что! Вот время как быстро идет. Я тогда начальником дознания был, а ты только-только пришла. Помню, все на мамку свою сердилась, когда она тебе помогать пыталась.

– Да с чего вы взяли?

– Да с того. Знаешь, как говорится? Ты сам про себя еще сомневаешься, а деревня про тебя все наперед знает. Мамка у тебя замечательная, Стрижак. До сих пор о ней с уважением вспоминаю. Как она, кстати? Здорова?

– Да, все хорошо.

– Привет передавай.

– Передам.

Скрипнула дверь, на пороге появилась юная секретарша Катюша, доложила громко и старательно:

– Павел Петрович, Слава звонил! Просил передать, что Степаненко нет дома! Жена говорит, он на даче!

– Спасибо, Катюша, иди, – махнул пухлой ладонью Павел Петрович. И, обращаясь к Кире, безнадежно пояснил: – Плохи дела, если на даче… Значит, надолго запил. Пока дна не достигнет, наверх не выплывет.

– И когда он достигнет, когда выплывет?

– Чего ты ко мне пристала, Стрижак, а? Откуда я знаю? Сидишь тут, как укор моей совести, вопросы задаешь. Ну случается в нашем деле такой конфуз, да, бывает! Не должно так быть на нашей доблестной службе, но бывает! И главное, как назло, заменить некем! Один в отпуск на неделю попросился, к матери больной уехал, другой в аварию попал, в гипсе лежит. А к постороннему обращаться резону нет, я ж объяснил тебе, почему… Ну бывает так, Стрижак, бывает! Раз в сто лет, но бывает! А Степаненко я потом голову оторву, даю тебе слово… Надеюсь, не помчишься рапорты начальству писать… Если помчишься, то Степаненко сразу уволят. Жалко парня, правда. И мне секир башка будет.

– Да не буду я ничего писать.

– Молодец. Ты ж свой человек, я надеюсь. Ладно, поезжай на место, начинай работать.

Уже свернув на лесную дорогу, что вела к дому Рогова, она испытала странное дежавю – будто и не было десяти пробежавших лет. Именно пробежавших, иначе не скажешь. Что у нее было в эти десять лет? А ничего, кроме работы, не было. И с ней ничего не произошло, кроме обидно формальной прибавки к женскому возрасту. Тогда было двадцать семь, были молодость и надежды, сейчас уже тридцать семь, и уже не молодость, а не поймешь чего. Но вроде и зрелой себя называть рановато. Вообще, не стоило бы сейчас на мысли о себе отвлекаться, но они лезут и лезут в голову! Как привязались с утра, так и день не задался.

Ворота распахнуты настежь, значит, в доме ее ждут. И опять дежавю. Как тогда, десять лет назад. Тот же громила-охранник на крыльцо вышел. Постарел немного, холуйского лоска поубавилось. Вот же странно. Вроде фактура у этого громилы опасливо криминальная, но почему его хочется холуем назвать?

– Здравствуйте. – Кира вышла из машины и поднялась по ступенькам. – Я следователь Стрижак, вот мое удостоверение.

– Да не надо удостоверения. Может, вы меня не помните, конечно, но я вас помню.

– Почему же… Скуратов? Клим Андреевич, если не ошибаюсь?

– Да. Хорошая у вас память.

– Не жалуюсь. Кто еще есть в доме, кроме вас?