Умирая дважды

Либо все, либо ничего.

Завтра превратилось в сегодня, и они снова тронулись в путь. Кейлрег пришел в себя, но был очень слаб, сил у него едва хватило на то чтобы подняться. Морин помогла ему забраться в машину, и они поехали. Всю дорогу он молчал, уткнувшись в треснутое стекло и перебирал в руках армейские жетоны. Его бледное лицо было наполнено болью.

Плевать, что он чувствует. Плевать. Не думай об этом.

Догмы запрещают рассматривать врага, как существо, которое может чувствовать.

Пару месяцев назад Морин пролистывала Писание. И словила себя на мысли, что людей, вступавших в Организацию. На их землю вторгся враг. Их дома разрушены. Многие близкие убиты. Те, кому удалось пересечь море и бежать, подвергались гонениям. Их вылавливали, словно чумных собак, садили на ржавые баржи и отправляли обратно в огненный ад войны. В то место, что некогда служило им домом, а теперь превратилось в сожженную и обугленную землю.

Ходили слухи, что многие баржи не достигали цели. Их просто топили вместе с людьми.

Вшивый мусор. Отребье. Дикари.

Так их называли соратники Морин. Те, которые еще недавно были тем самым отребьем, только с квартирой и телевизором. И паспортом другой страны.

Томик Писания Морин прятала в потайном кармане рюкзака.

Его она получила от высокого человека в балахоне, который предложил ей сделку. Та ночь в карауле. Шел дождь и было невыносимо холодно. Она сидела и вглядывалась во тьму, когда позади нее послышался шорох. Обернулась и увидела прямо над собой фигуру. Лицо закрыто капюшоном. Морин подняла автомат.

– Если бы мне нужно было тебя убить. – сказал он низким властным голосом. – я бы это уже сделал и отправился по души твоих товарищей.

– У меня нет еды. – резко ответила она. – Проваливай отсюда. Гражданским тут небезопасно находится.

– Я из Организации. – ответил он.

Морин его не застрелила. Что-то помешало ей. Наверное, воспротивилась та ее часть, которой понравился его голос. Даже врагам нужно иногда посидеть, поболтать и выкурить по сигарете. Что они и сделали. Затем он ушел. Она смотрела ему вслед. Одна ее половина хотела выпустить очередь ему в спину. Вторая хотела еще одной встречи.

Он ей показался не дикарем и отребьем, а человеком. Пусть и тем, кто сражается против ее страны.

А еще он так и не раскрыл лицо. И на следующий день тоже.

– Привет Морин. – услышала она привычный голос. Он безшумно снова прокрался ей за спину.

– Привет. – ответила она, улыбаясь.

Она никогда не была с мужчиной до этой ночи. Красотой Морин не выделялась. По правде сказать, она считала себя уродиной – огромная, широкоплечая горилла с приплюснутым носом, маленькими глазками и торчащей вперед нижней губой. Редкие черные волосы были словно приклеенный парик и контрастировали с бледной кожей лица.

Ее отец был с юга – невесть как ему удалось бежать и долгое время скрываться, пока однажды он не оприходовал молодую учительницу из пригорода. Он расчитывал получить гражданство, думал, что его не депортируют. Жили они на ферме, пока у них не родила Морин. Отец каждый раз прятался в чулане, когда приезжал доктор. Он ни разу не покидал ферму. И много пил. Каждый раз, когда напивался, избивал мать. Обвинял ее во всех бедах, которые случились с его родиной, грозился что Организация всех их вздернет. Морин с матерью прятались в чулане и тогда отец хватал нож, ставил стул напротив двери и садился. Он ждал их, рассказывал, что с ними сделает. Как порежет их кожу на тонкие ремни, поджарит мясо и угостит им ее родителей. Затем он засыпал в пьяном угаре, но Морин с матерью не решались выходить до самого утра. На следующий день он снова себя вел как примерный муж, был нежным, улыбался. И мать все ему прощала и нежилась в обьятиях. Приезжали ее родители и они все мирно ужинали во дворе, на белой веранде. Не сказать, что они поддерживали этот союз, но деваться было не куда. Мать ни в коем случае не соглашалась на аборт, как того советовали ее родители. бабушка и дедушка Морин. Они не особо любили ее. когда она садилась им на руки, они едва скрывали отвращение. Но улыбались.

Белая веранда наполнялась лицемерием. Морин это ощущала. И эта идиллия не могла продолжаться вечно. Кто-то настучал на ее отца, вероятно один паренек, который еще со школьной скамьи был влюблен в ее мать. Приехали полицейские и поймали его. Накинули на шею силок. Морин помнит, как он стоял на коленях во двое, весь в пыли, руки закованы в наручниках за спиной. И матерился что есть свет. Рассказывал, как ненавидит все нас, всю нашу страну. Что мы все скоро умрем. Мать хотела обнять его напоследок, а он плюнул ей в лицо. Его погрузили в фургон и увезли. Больше его никто не видел.

А мать спилась и Морин забрали в детский дом.

Морин ненавидела мужчин и юг до этой ночи. В первый раз в жизни она была слабой и не ощущала себя предметом насмешек как было в детстве. Он ее не сторонился, как бабушка с дедушкой. И не стремился переспать из-за спора с другими парнями. Как Шор и Уилфред, которых разорвало фугасом.