Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

То же самое и в отношении Яна Палаха: мы не знаем, что он сказал, будучи поглощенный огнем, если он вообще что-то говорил. Не зафиксировано и то, произнес ли из пламени что-нибудь Мохаммед Буазизи, молодой тунисский уличный торговец, который своим самосожжением в декабре 2010 года спровоцировал беспрецедентные политические беспорядки в Северной Африке. Молчание — самое уместное сопровождение такого акта. Все остальное прозвучало бы какофонией.

Однако молчание самосожженцев не означает, что их идеи остаются невысказанными, а храбрость незамеченной. Наоборот: чем интенсивнее молчание, тем громче его призыв к повествованию. Самосожжение может выглядеть самым тихим спектаклем, но он громким криком взывает к истории. И истории быстро появляются.

Главным элементом, разжигающим эти истории, является сам огонь, присутствующий как неотъемлемый элемент. Мало что привлекало воображение людей на протяжении истории человечества так сильно, как огонь. Кажется, что огонь лежит в основании всего человеческого, космического и божественного. Так или иначе, образы огня сформировали наше восприятие мира и его осмысление. Благодаря рождаемой им богатой символике огонь занял особое положение среди других элементов. В «Психоанализе огня» Гастон Башляр рассказывает о некоторых моментах его универсальной привлекательности:

Огонь — это… необычное явление, которое может объяснить что угодно… Огонь — неимоверно живой элемент. Он глубоко личен и универсален. Он живет в нашем сердце. Он живет в небе. Он поднимается из глубины субстанций и с теплотой любви предлагает себя… Он сияет в раю. Он пылает в аду. Он — уют и пытка. Он — кулинария и апокалипсис[289].

Поэтому неудивительно, что в некоторых культурах «смерть от огня» рассматривается как нечто большее, чем просто смерть: это может быть началом новой жизни, воротами в более возвышенное существование. Сообщается, например, что древний философ Эмпедокл решил доказать свое бессмертие, бросившись в жерло действующего вулкана. По тем же причинам в некоторых формах буддизма махаяны допускается самосожжение. В сутре лотоса рассказывается история о короле медицины Бодхисаттве, который поджигает себя в знак окончательного отречения от тела[290]. Именно этот рассказ, в частности, возможно вдохновил не только Тхить Куанг Дыка и других вьетнамских монахов и монахинь, которые сжигали себя во время войны во Вьетнаме, но и ряд самосожжений в Индии.

Хотя технически один и тот же метод («огонь») используется в обоих случаях, самосожжение сильно отличается, практически противостоит сжиганию на костре. В работу вступает диалектический процесс, который должен проистекать из сложной символики самого огня. Нет ничего более героического, чем поджечь себя, и ничего более унизительного, чем быть сожженным. Когда вы решаете умереть от огня, вы воплощаете образ больший, чем человеческий, а когда огонь вам навязан, вы теряете человеческое достоинство. Вы брошены в пламя костра, как мусор.

Все это делает самосожжение, используемое в качестве формы политического протеста, особенно подверженным «мифологизации». «Смерть от воды» никогда не сможет оказать такого же эффекта. Самосожженцы не только отрекаются от тела и жизни. Совершая свой поступок, они помогают другим: тот же огонь, который поглощает их тела, помогает собратьям лучше «видеть». Говорят, что самосожжения происходят в «темные времена»: самосожженцы превращают свои тела в свечи, помогающие другим найти правильный путь. В связи с этим знаменателен тот факт, что Ян Палах подписал свою последнюю заметку псевдонимом «Факел номер один», а не своим собственным именем. В поступке самосожженца есть что-то от действий алхимика: он превращает человеческую плоть в свет, материю в дух. В результате, даже будучи совершенно бессильным вначале, потом такой человек начинает занимать самое влиятельное положение: он становится первооткрывателем, фигурой-основателем, тем, к кому другие обращаются, чтобы уловить проблеск надежды. На похоронах Палаха кто-то заметил: «В какой стране мы живем! Единственным светом будущего является горящее тело молодого парня»[291].