Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Другим источником вдохновения, безусловно, является мусульманская традиция «наступательного мученичества», упомянутая ранее. В течение десятилетий в исламистских кругах работала целая индустрия, стремившаяся создать теологическое обоснование для террористов-смертников. Однако факт остается фактом: в Коране сложно найти что-либо, оправдывающее убийство ни в чем не повинных, беззащитных гражданских лиц, многие из которых сами являются мусульманами. Как заметил один исследователь, «в большинстве случаев религия не более чем предлог»[299]. Можно предположить, что при наличии такого понятия, как «наступательное мученичество», всегда существует риск того, что рано или поздно один термин поглотит другой: там, где переизбыточествует «наступление», для «мученичества» не остается достаточно места[300]. Символическая сила, связанная с самоотверженной, бескорыстной жертвой, возникает в процессе признания, но его никогда нельзя получить от тех, кого уничтожаешь. Уничтоженный не может никого признать.

* * *

Тело говорит. Часто говорит убедительно. Но умирающее тело бывает более выразительным, потому что выполняет свои функции в самых сложных обстоятельствах. Всегда можно проигнорировать выступающих, даже самых артистичных, но сложно отвести взгляд от умирающего тела и при этом произнести что-то. В данной главе я пытался набросать герменевтику, осмысляющую уникальную риторику: умирающую плоть. При этом я поместил мученика-философа туда, где ему кажется комфортнее всего, — среди умирающих за то, что превосходит их самих: Бога, политические идеалы и химеры (которые иногда более реальны и более требовательны, чем сам Бог). Я внимательно рассмотрел тело философа в процессе угасания, пытаясь объяснить, что оно должно сказать. Я прочитывал его жесты и записывал его весть. Я слушал его молчание, и особенно его молчаливое бытие. Я схематизировал плоть, лежащую между двумя уровнями смерти. Проделав все это, теперь мы находимся в том выгодном положении, когда можем приблизиться ко второму уровню смерти.

Глава 4. Второй уровень

Главным тюремщиком этой огромной тюрьмы-мира (насколько я пониманию) является Бог… эта тюрьма настолько надежно и незаметно воздвигнута, что, будучи открыта со всех сторон и при отсутствии стен в мире, нам все же не суждено никогда найти выхода из нее, как бы далеко мы ни забрели. А посему Ему не нужно ни надевать на нас хомут, ни гуртовать нас из страха, что мы разбредемся… Ибо истина в том, что тюрьма эта — земля наша… С опорой на тюрьму строим мы. Тюрьму нашу мы отделываем золотом и придаем ей великолепие; в тюрьме этой они покупают и продают; в тюрьме этой они скандалят и бранятся; в ней они бегут вместе и сражаются друг с другом; в ней они бросают кости; в ней они играют в карты; в ней они курят трубку и кутят; в ней они поют и танцуют.

Томас Мор

Нечто конкретное

Когда занятие своей неблагодарной работой приводит философа к конфликту с обществом, вот тогда и может начаться настоящее веселье. Потому что одной из отличительных черт философа, практически профессиональной деформацией, является упрямство. Не просто сто́ит, а необходимо отметить, что тот, кого Запад считает у себя первым великим философом, был казнен из-за своего упрямства. Начиная с момента смерти Сократа упрямство становится неотделимой частью истории западной философии. Упрямство также делает философа положительным героем повествования, заставляя его попадать в разные переделки и развивать сюжет. Оно подводит к кульминации и обещает интересный конец.