Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Однако, чтобы самосожжение стало политически уместным актом, должен быть кто-то, кто сможет поделиться историей о случившемся. Многие люди (крестьяне в Индии, монахи на Тибете) погибли напрасно только потому, что их истории самосожжения не смогли найти достойных пересказчиков. Вскоре после своей смерти Ян Палах начал вторую жизнь в качестве литературного персонажа, появляясь в бесчисленных пьесах, стихах, романах и очерках. От Пьера Паоло Пазолини до Эрнесто Сабато, от Вацлава Гавела до Милана Кундера, как восточноевропейские, так и западные авторы много писали о поступке Палаха и его значении[292]. Совсем недавно перед нами, так сказать, воплощалась история Мохаммеда Буазизи[293].

Чтобы самосожжение имело бо́льшую политическую эффективность, необходимо не только присутствие рассказчика, но и столкновение с угрызениями совести. Ничто, кажется, не работает лучше в формировании и распространении повествования о мученической смерти, чем вина. Смерть самосожженца, какой бы бравой она ни была, не принесет результатов, если пройдет незамеченной. То есть она должна случиться в сообществе, которое снедаемо чувством вины и мыслями о вине. Вина может быть вызвана различными факторами: привычной терпимостью к несправедливости, коллективной трусостью и этическим оцепенением, пассивностью перед политическим угнетением, пораженчеством перед лицом силы, будь то тоталитарное правительство или иностранная военная оккупация, которая воспринимается непобедимой, будучи при этом нелегитимной.

В конце концов, то, что делают самосожженцы, обезоруживающе просто: они разрушают чары, благодаря чему сети коллективного рабства, держащие сообщество, начинают распадаться. В результате этих людей мгновенно начинают воспринимать как «спасителей» и «искупителей», хотя на самом деле, как в случае с Буазизи, они зажигают спички только в тот момент, когда социальная напряженность становится взрывоопасной. Степень восприимчивости сообщества прямо пропорциональна интенсивности коллективной вины. Если самосожженец и избавляет их от чего-то, так от угнетающего чувства вины.

В таких обстоятельствах самосожженцы могут стать важными фигурами в своих сообществах. Их ужасная смерть, образ самоотверженности, который им удается создать, чрезвычайно жестокий характер поступка — все это способствует тому, что они превращаются в общественном сознании в мифических героев. Однако трудно говорить о самосожжении как о единообразном явлении. Совершаемое, как правило, сильными личностями, самосожжение не имеет стандартного образца. Кроме того, способ достижения «успеха», если его получается достичь, варьируется в зависимости от контекста и культуры. Поступок Буазизи воспламенил североафриканский политический мир за несколько недель. Жертва Палаха в значительной степени сформировала политическую культуру его страны, но происходило это довольно медленно. Потребовалось около 20 лет, чтобы его смерть создала условия для смены режима[294]. И все же есть много других случаев, когда самосожжение не приводит ни к каким изменениям. В период с февраля 2009 по февраль 2014 года около 127 тибетцев, в основном буддийские монахи и монахини, сожгли себя, но им не удалось вызвать каких-либо существенных политических сдвигов. Почему? По многим причинам: культурным, религиозным, социальным и политическим, но в первую очередь потому, что 127 самосожжений, скорее всего, на 126 больше, чем нужно. Сообщество нуждается только в одном самосожжении, с которым его связь может быть спонтанной и осмысленной. Количество, похоже, не имеет значения. Куанг Дыку, Яну Палаху и Мохаммеду Буазизи повезло: они выбрали правильное время, и их рассказчики были готовы.

Однако, несмотря на весь ужас и вынужденность, которые чувствуются каждый раз, когда происходит самосожжение, было бы неправильно думать, что оно имеет серьезные политические последствия[295]. То, что делает смерть в результате самосожжения политически значимой, исходит из ее способности стать центром социальной жизни общества. Самосожжение достигает «успеха», когда речь идет уже не о том, кто его совершил, а о сообществе, в котором оно происходит.

Умирать, чтобы убивать