Умирающие и воскресающие боги

Роман в ответ: «Вот я перед тобой стою;
Не бычья это кровь, моя доподлинно.
О чем я молвил, ты узнал, несчастнейший
Язычник, – ваших кровь быков священную,
Чьей жертвенною вы резней насквозь мокры?

Верховный жрец ведь в ямину, изрытую
В земле, нисходит ради посвящения,
В тесьме чудесной, повязью торжественны
Виски омкнувши, на власах венец златой,
Стянув шелкову тогу на габийский лад.

Тесницей, сверху настланной, творят помост,
В щелях сквозящий меж доской непригнанной;
Засим иль сверлят, или же щепят настил,
И частым древо буравом изнизано,
Чтобы зияло в нем отверстий множество.

Сюда огромный бык, со лбом свирепейшим,
Цветов гирляндой иль по раменам увит,
Или рогов меж спутанных, приводится,
И лучезарен лоб у жертвы золотом,
И шерсть его златою крыта тяголью.

Поставив зверя к жертвоприношению,
Грудь освященной рассекут рогатиной;
Кипящей крови изрыгнет широкая
Стремнину рана, на мостки дощатые
Курящийся ток с клокотаньем выплеснув.

По неисчетным тут щелей проточинам
Дождь, ниспадая, тлеющей росой кропит,
Его сретает жрец, в глуби схороненный,
И, каждой капле мерзку подклонив главу,

И одеяньем точит смрад, и телом всем.
Лик запрокинув, щеки подставляет он,
Встречь ливню уши, губы, ноздри выдавши,
И сами очи омывает влагою,
И не щадит он неба, и язык росит,
Пока весь кровью не упьется черною.
Когда ж остылый труп, всю источивший кровь,
С сего помоста прочь фламины вытащат,
На свет понтифик выйдет, страшен обликом,
С главою влажной, со брадой тяжелою,
Набрякла повязь, риза напиталася.

Испятнанному сим прикосновением,
Осквернившемуся гноем жертвы свежия,
Ему привет все шлют и почитание,
Зане дешева кровь и умерщвленный вол
Его омыли, в гнусном рву таящегося.

Твои прибавим гекатомбы – хочешь ли, —
Где сто животных под железом рушатся,
Из ран столь многих половодьем всходит кровь,
Так что авгуры, в багреце ширяяся,
Перебредают еле хлябь кровавую?

Но что ж мясную лавку храмов тучную,
Что живодеров стада неисчетного,
Утроб залитых кровью, обвиняю я?
Есть святодейства, в коих сами режетесь,
И боль обетна члены отсекает вам.

Клинок возносит изувер на длань свою,
Мышц иссеченьем Мать богов он чествует;
Законом таинств мнит кружиться яростно;
Секущу скупо мнит он нечестивой длань;
Стяжать он небо мыслит ран жестокостью.

А сей на жертву хочет пол свой выкосить,
Богов смиряя уда отсечением;
Богине срам свой полумуж приносит в дар,
Которую он, исторгая мужеска
Побега жилу, кровью кормит льющейся.
Ни тот, ни этот пол для божества не мил;
Меж обоими жрец средины держится:
Преставши мужем быть, женой не сделался.
Слуг безбородых Мать богов счастливая
Себе промыслить властна нежной бритвою.

Тавро ль помянем мы для освящаемых?
В печь помещают иглы невеликие;
Плоть припекают ими, чтоб прияла огнь;
И тела часть ту, кою знойно знаменье
Запечатлеет, освященной мнят они.

Когда ж оставит дхание умершего
И погребальна свита в гроб несет его,
Драгими тело убирают лудами;
Златой пластиной кожа облекается,
Металл скрывает выжженное пламенем.

В сих муках нудит пребывать язычество,
Теснят уставом этим боги чтителей:
Забавится так Демон с им плененными;
Носить их учит гнусны поношения,
Велит несчастным опаляться мукою».

(«Перистефанон», Х: «Святого мученика

Романа глаголы противу язычников», 1006–1090)