Умирающие и воскресающие боги

Исследователи высказывают разные точки зрения по поводу того, кем именно считать «исконного» Залмоксиса – богом природы, плодородия, земли, смерти или бессмертия. Ю.А. Кулаковский полагает, что последнего. М. Элиаде – ничем из перечисленного. Впрочем, читатель уже видел, что эти темы в прежде рассмотренных случаях вполне взаимосвязаны и взаимоперетекаемы, так что заострять на этом внимание, пожалуй, ни к чему. Гораздо интереснее свидетельство Платона (425–347 гг. до н. э.) о Залмоксисе, как искусном враче, более того – основателе целой школы. Причем, как всякая уважающая себя греческая врачебная школа, она включала в себя и философские начала. В диалоге «Хармид» Сократ беседует с Хармидом, его дядей Критием (самым известным из 30 тиранов эпохи после Пелопоннесской войны, своим учеником и довольно близким родственником самого Платона) и другом Херефонтом. И вот Сократ говорит о заговоре от головной боли, «прилагаемом» к целенной траве:

«Заговор же этот таков, что с его помощью нельзя излечить одну только голову, но как, быть может, и ты слыхивал о хороших врачах – когда кто-нибудь приходит к ним с глазной болью, они говорят, что напрасно пытаться излечить одни только глаза, но необходимо, если только больной хочет привести в порядок глаза, подлечить одновременно и голову, точно так же совершенно бессмысленно думать, будто можно излечить каким-то образом голову саму по себе, не вылечив все тело в целом. На этом основании с помощью должных предписаний для всего тела они стараются излечить часть одновременно с целым… Подобным же образом обстоит дело и с этим заговором. Научился же я ему, когда находился там, при войске, у некоего фракийского врача из учеников Залмоксида: считается, что врачи эти дают людям бессмертие. Так вот, фракиец этот говорил, будто эллинские врачи правильно передают то, что я тебе сейчас поведал; но Залмоксид, сказал он, наш царь, будучи богом, говорит: “Как не следует пытаться лечить глаза отдельно от головы и голову – отдельно от тела, так не следует и лечить тело, не леча душу, и у эллинских врачей именно тогда бывают неудачи при лечении многих болезней, когда они не признают необходимости заботиться о целом, а между тем если целое в плохом состоянии, то и часть не может быть в порядке. Ибо, – говорит он, – все – и хорошее и плохое – порождается в теле и во всем человеке душою, и именно из нее все проистекает, точно так же, как в глазах все проистекает от головы. Потому-то и надо прежде всего и преимущественно лечить душу, если хочешь, чтобы и голова и все остальное тело хорошо себя чувствовали. Лечить же душу, дорогой мой, должно известными заклинаниями, последние же представляют собой не что иное, как верные речи: от этих речей в душе укореняется рассудительность, а ее укоренение и присутствие облегчают внедрение здоровья и в области головы и в области всего тела”. Так он наставлял меня и относительно лекарства и относительно заговоров: мол, пусть никто не вздумает убеждать тебя излечить ему голову с помощью этого лекарства, если он прежде не даст тебе подлечить с помощью заговора его душу. “Ныне, – сказал он, – распространенной среди людей ошибкой является попытка некоторых из них лечить либо одним из этих средств, либо другим”. И он наказывал весьма настойчиво, чтобы я не поддавался на уговоры ни богатых людей, ни знатных, ни красивых и не поступал бы вопреки этому наставлению. Я же послушаюсь его (ведь я поклялся ему, так что мне необходимо повиноваться!), и если ты пожелаешь, согласно наставлениям чужеземца, сначала предоставить мне душу, чтобы заговорить ее заговором фракийца, то я присовокуплю к этому и лекарство для головы» («Хармид», 156–157).

И хотя в начале этой главы мы подчеркнули, что обычно «культурный герой» превращается в бога, по мнению М. Элиаде, в данном случае «превращение» фракийского божества Залмоксиса в мудреца-философа и культурного героя осуществили греческие писатели, толкуя мифы со своей точки зрения.

Также Залмоксиса нередко сравнивают, а то и напрямую отождествляют (как Ю.А. Кулаковский) с Дионисом, богом совершенно неясного происхождения, обычно именуемого греко-фракийским (а именно о нем мы сейчас и будем говорить). М. Элиаде категорически против этого: «Единение с богом на время разбивало оковы человеческой ограниченности, хотя и не могло ее преодолеть: ни в “Вакханках”, ни в таком позднем произведении, как “Dionysiaca” Нонна не говорится о бессмертии. Одного этого достаточно, чтобы увидеть разницу между греческим богом и Залмоксисом, с которым, со времени выхода книги Роде, сравнивали, а иногда и смешивали Диониса; этот бог гетов “обессмерчивал” посвященных в свои мистерии. Греки же еще не осмеливались перебросить мост через бесконечность, разделявшую, в их глазах, состояния божественное и человеческое».

Глава 6 Греческий Дионис: страсти по священному быку