Умница для авантюриста

Орландо страдал молча, но сильно, до бреда и, судя по всему, каких-то кошмарных видений. Волей-неволей я слышал его выкрики, мешанину слов и фраз на двух языках. Видимо, он бредил на языке своей родины.

От скуки и чисто из чувства самосохранения я потянул немного энергии, вступая в контакт с Орландо: мне не улыбалось попасть в страну, где будут разговаривать на другом языке, а я не буду понимать, о чём. Осторожность никогда не бывает лишней.

К сожалению, после контакта со мной изнеженному папенькиному сынку стало ещё хуже. Чисто из вредности помогать выкарабкаться ему я не стал. Должен же я, в конце концов, хоть как-то оправдывать звание гадкого и ужасного кровочмака? Хотя бы перед самим собою. Тем более, что Орландо не вызывал у меня никаких положительных чувств, а жалости — и подавно. К тому же, бред он нёс очень фееричный. Занимательный.

Миссис Фредкин страдала громко. Стенала, сетовала на жизнь, от всей души проклинала тех, кто похитил профессора Пайна и вынудил её, полную всяческих неземных достоинств женщину в почтенном возрасте, оставить семью и два дома, родной город и отправиться неизвестно куда, принимая нечеловеческие муки.

— Я умираю, Рени, — произносила она трагически и закатывала глаза под лоб. — Не дай этим бандитам выкинуть моё бренное тело в море! Я хочу быть похороненной в родной земле!

Рени, к слову, почти не была подвержена хвори, очень быстро очухалась, но зато хлебнула сполна, ухаживая за беспомощной Гердой. Осунувшаяся, бледная, девушка, однако, не потеряла ни стойкости духа, ни спокойствия. Она даже попыталась ухаживать за Орландо.

— Оставь его в покое. Тебе что, не хватает хлопот с миссис Фредкин? — не выдержав, спросил я, чувствуя, как сильно ненавижу сварливые нотки в собственном голосе и волны прямо таки вселенской неприязни к несчастному отпрыску великого дона.

— Хорошо, что морская болезнь обошла вас стороной, — ответствовала эта удивительная девушка, — но знайте: я бы ухаживала и за вами, мистер Тидэй, если бы вы не были столь здоровы.

Она упрямо держала дистанцию и никак не хотела сближаться, что злило меня ещё больше. В конце концов, я сдался. Безделье и постоянное раздражение привели к тому, что я понял: ещё немного — и я начну кидаться на людей и пить кровь.

Мне бы не составило труда заниматься этим: подкарауливать, погружать жертву в ступор и делать несколько глотков. Но я упрямо не поддавался инстинктам тела и жажды. Не знаю, в какой момент я решил испытывать себя на стойкость.

«Другой мир — другое поведение», — как мог, сопротивлялся я, понимая, что, сорвавшись, иногда трудно бывает остановиться. Нужно было либо сразу поддерживать себя самой питательной энергией крови, либо продолжать терпеть, подбирая крохи человеческих эмоций.

Немного я ловил от стихий: море, солнце, и ветер поддерживали меня и делились силой. Стенания и страдания — тоже «хлеб», но хотелось чего-то другого. Свежего и по-настоящему прекрасного, как улыбка мисс Пайн. Или её смех. Или поцелуй, разделённый на двоих. Но об этом приходилось только мечтать.

— Отдохни, Рени, — сказал я на третий день и безропотно сменил измученную девушку у кровати миссис Фредкин.

Никогда первородный кровочмак не падал ещё так низко. Впрочем, это уже было, так что «никогда» — устаревший термин. Кровочмак, отжимающий женское бельё, запросто может выносить горшки с рвотой и менять компрессы на благородном челе достопочтимой матроны.

Зато мне благодарно улыбалась Рени. И от этих тихих эмоций успокаивалось моё раздражение. И миссис Фредкин резко перехотелось умирать.

— Вы благотворно действуете на меня, молодой человек, — бесхитростно признавалась Герда, не зная, что я, незаметно от всех, применил магию кровочмаковской крови: от меня не убыло, а женщине помогло пережить неприятный недуг. — Рано мне ещё помирать-то. Младший сын не женился, внуков не подарил, да и Рени не пристроена.

— Перестань, Герда, — фыркала непочтительно её подопечная, ничуть не смущаясь ни этих разговоров, ни маниакального желания бывшей домоправительницы разложить судьбы своих близких на понятные для неё полочки. — Нельзя управлять жизнью. Она не подчиняется.

— Это тебе не подчиняется, — поджимала губы миссис Фредкин, — потому что ветер в голове и никакой серьёзности. Вся в отца, да простит меня святой Витториус!

— Вряд ли бы что-то изменилось, будь я идеальной во всех отношениях. Всё равно случилось бы непредвиденное, — спорила Рени.

— Многое изменилось бы, будь ваш отец более собранным и ответственным, — возражала Герда. — Видели, как играет оркестр? Ни одна скрипочка не звучит сама по себе. Только хорошо выученные партии и понимание, как играть в команде, позволяют музыке звучать. Точно так звучит каждый из нас. Как тот оркестр.

— А вы, несомненно, дирижёр, — наконец-то высказал я давно возникший в голове образ, связанный с этой невероятной женщиной.

— Да! — согласилась со мной миссис Фредкин и охотно взмахнула пухлыми ручками, показывая, что ей под силу повелевать судьбами людей. И, как ни странно, я ей верил.