Умный, наглый, самоуверенный

Авилов тем временем курил, ел и глядел на Катю. После средневековой музыки это была совсем другая Катя. Он стартовал на звуки, красивый голос мог вызвать желание. С детства он любил или не любил по голосам людей, автомобили, животных.

Левша давно ушел, а он дожидался, пока Катя все запрет.

— Ну что, в «Луну»?

— Что-то не хочется.

— Почему?

— Там Сережины приятели.

— А Сережа еще не выбыл из игры?

— А у нас игра?

— Кать, но мне туда надо хоть на минуту зайти.

— На минуту ладно.

Гоша там был, но он, собственно, это знал, просто подстраховывался. Гоша их с Катей заметил, хотя они быстро выпили по коньяку и вышли. Записку, доставленную утром, он тоже прочитал, было видно по отсутствующему взгляду. И каковы будут дальнейшие действия? Авилов чувствовал, что он в ударе. Сияла луна, город был пустым и чистым, почти безлюдным. Он сразу обнял свою спутницу.

— Катя, когда ты пела, я чувствовал себя бессмертным.

— Я чувствовала то же, только никак не могла сказать. А ты сказал. Ты все-таки очень умный.

— Мне кажется, я все знаю про смерть. А про бессмертие ничего, потому что я в него не верю. А вот ты знаешь про бессмертие. Я все отдам за деньги, а ты нет, ты другая, я правильно догадался? Немного не из этого мира.

— Больше, чем нужно.

— Я бы предпочел умереть летом. Чтобы было раннее серое утро. А когда появится солнце, я буду мертв, жизнь пойдет без меня, и меня это огорчать совершенно не будет, как бы плохо дела ни шли. Как будто конец спектакля — и все. Встретиться со смертью нельзя. Пока ты есть, ее нет. Когда старуха явилась, то уже нет тебя. Свиданья не будет. Мне себя не жаль, но если бы что-то случилось с тобой, я бы был безутешен. Потому что в тебе кое-что есть, а я пуст. Зато из пустоты я все слышу. Например, сейчас за нами идут, не бойся, смотри на луну, ничего не случится. Как-то слишком много всего подряд. То ничего, то все сразу, рыба пошла на нерест. Не успеваешь сети ставить.

— Мы пришли.

— Уже? Может, еще погуляем?

— На самом деле за нами идут. Я видела, он за углом.

— Это и хорошо. Мы гуляем, а за нами идут. Это лучше, чем просто прогулка. Два в одном. Если меня хлопнут, что ты будешь делать?

— Спать лягу. — Катя рассердилась. — Ты мне не для этого. Если хочешь, мне и Сережины страхи порядочно надоели. Пойдем. — Он удивился, как легко он уступал.

Авилов подставлялся. Он написал Гоше записку, верней, продиктовал ее изумленному Шмакову: «Пушкин все знает» — и просил передать официанту. Он зашел с Катей в «Луну» и вел себя соответственно намерениям, которые у него были относительно девушки. Он добился внимания. Утром он выяснит, кто по нему страдает.

У него был дефект — он не боялся смерти и его несло от запаха риска. Это противоположность средневековой музыки, игра, танец на канате под куполом без страховки, и он чувствовал, что пьян от звука шагов сзади. Страх возбуждал, был не страхом, но вдохновением. Настоящим животным страхом он боялся только ос.

Он много ждал от этого утра, но с Катей ему стало так спокойно, что он проспал. Он проснулся в десять, в комнате, залитой солнцем, а ее не было. Был сварен кофе, на столе лежала любовная записка, и стояли синие цветы. Он поставил компакт-диск и сел слушать старинную музыку. Часа три. Потом позвонил Ире и успокоил ее. Нашел в холодильнике овощи и приготовил еду. Позвонил в «Старый рояль», попросил Катю, чтобы пришла раньше. Вечером все повторилось — заход в «Луну», прогулка по Зеленой роще, смещение декораций.

— Тебя многие боятся, считают жестоким, — говорила Катя. — А ты на самом деле очень чувствительный. Вздрагиваешь во сне.

— Как Гитлер, — усмехнулся он. — Гитлер был чувствительный. Но его любовницы плохо кончали. Самоубийствами. Я уйду от тебя завтра.

Он вышел от Кати только на третий день, рано утром, когда она еще спала, подумав, что утро похоже на то самое серое утро, какое бы он выбрал, чтобы умереть. Было тепло и пасмурно, небо плотно сомкнулось. Бывают такие беспросветные, ничего не обещающие утра, которые нужно преодолевать, чтобы жить… Он прошел метров триста и заметил, как черная девятка выехала на встречную полосу и, набирая скорость, мчится на него. Он вжался в дом, но это не помогло. Через несколько секунд девятка исчезла, а он медленно сполз по стене, успев подумать — все-таки свои!

Глава 9 Букет из синих цветов

Спустя два дня Абрамович-старший навещал в городской травме уже двоих — и Леву, и Пушкина, которого привели в сознание после сотрясения. Он висел на растяжке, обе ноги были сломаны.

«Прыти поубавится, — думал Левша, — но таки жив, собака, выкарабкался». Раньше Левша Пушкина активно не любил, а после несчастья с братом возненавидел. Пушкин усадил за стол вместо себя Леву, а сам вывернулся. Левша холодно размышлял, чем таких убивают, есть ли такие средства, пока больной не отвлек его внимания фразой, что с секонд-хендом решил завязать.

— Принимай дела, Абрамыч. Ты всегда хотел, я знаю. Моя доля пусть останется втрое урезанная. Типа пенсия.