Умопомрачение

– Да я что? Я, пожалуйста, – Коля снял с себя пиджак, галстук, рубашку. Остался в брюках и голубой майке. Вера заметила, что майка у него линялая и в двух местах заштопана.

– Портки снимай, – командовала Костя, держа толстяка на мушке, – и трусы. Носки не забудь, вонючка.

– Вы что, девчата? Мне через шесть лет на пенсию. У меня семья… – взмолился незадачливый клиент, – кидая спасительные взгляды в сторону друга. Но тот дрых, открыв рот, и ничего не слышал. В голосе Кости зазвучал металл. Ноздри стали тоньше, брови гуще, глаза покрылись изморозью, пальцы, держащие пистолет задрожали. Это означало, что Николай её достал.

– Джакузя, помоги дяде. А то он меня нервирует. Могу не сдержаться и выстрелить.

Коля побледнел и безропотно дал стянуть с себя нижнее бельё и часы. Потом его вытолкнули на дорогу. С Федей было и того проще. Он протрезвел только, когда очутился нагишом на асфальте. Костя засмеялась и нажала на газ. Вере было вроде бы не по себе и в тоже время забавно. Два голых мужика, толстый и тощий, плясали на ветру, прикрывая ладонями самое дорогое. И ругались, на чём свет стоит. Вдруг хлынул дождь. Холодный сентябрьский дождь. Стало ещё веселее. Женщины в машине хохотали до колик. Костя сделала круг и, возвращаясь в город, нарочно проехала совсем близко от опозоренных «любовничков», чтоб обдать их грязной водой из лужи. Вернувшись домой, подруги долго ещё смеялись, вспоминая подробности этого приключения. Джакузя обыскала добытые вещички и доложила Косте, что навар невелик. От Коли им достались старые часы советской марки и заначка в пятьсот рублей, а у его друга под подкладкой пиджака обнаружился список покупок для дома и тысяча долларов, зашитые в тряпочку. Костя торжественно огласила список. В нём значились кастрюльки, тетрадки, колготки, духи. Прямо по Высоцкому. «А мне чегой-то жёлтое в тарелке!», – выкрикнула Вера, и все три упали на кровать, рыдая от смеха. Потом стали разыгрывать в лицах Колю и Федю, вернувшихся домой без штанов и без денег, и их разъярённых жён. То, что из одежды годилось на продажу, Ванна потом выстирала, отгладила и пустила в дело. Где-то в глубине сознания у Веры мелькнуло, что, наверное, они поступили с мужичками жестоко. Она поделилась своим сомнением с подругами. На что Джакузя просто махнула рукой, а Костя назидательно произнесла:

– Получили, что заслужили. Гады они ползучие, удавы. Все, без исключения. – У нас в детдоме был воспитатель. Молодой, а противный. Изо рта воняет, рожа в гнойниках. У него дисциплина была лучшая в системе. Он за это кучу грамот получил. Они у него в отдельной комнатке в рамочках висели, с золотым тиснением. Он в этой комнатке нарушителей дисциплины перевоспитывал. В местной газете о нём писали, корреспондентка приезжала, спрашивала, как он с хулиганьём справляется. Как? – засмеялась Костя. – Очень просто. Он мальчишек трахал. Разговаривал на уроке, получи палку в очко. Подрался на переменке – пять палок. Им в наказанье, а ему в кайф. Пидер был беспросветный, но и мальчишки сволочи. Те, что помладше, бывало, загонят в угол и в трусы лезут, за сиськи больно щиплются, а сами ржут. А старшие и того хуже. Придут ночью, из постели вытащат, рот зажмут, чтоб не кричала, отнесут на скотный двор и там, на соломе до утра в очередь дрючат, пока не посинеешь. Я бы их всех из пулемёта. Та-та-та-та-та!..

– Одного надо оставить, – серьёзно вставила Джакузя. – На развод.

– Зачем оставлять? – шутливо возражала Вера. – Загнать их всех в пробирки и дело с концом. Очень уж много от них неприятностей. Шебутной народ эти мужики, неспокойный. Все войны от них, все теракты, вся преступность. Нам без них куда как спокойней б жилось.

Джакузя рассмеялась своим жемчужным смехом. Про «пробирки» ей очень понравилось. Женщины веселились почти до утра. Пили сладкую «Сангрию», ели сочные груши, кисленькие гранаты и любимую Верину ягоду фейхоа, по вкусу напоминающую клубнику, а ещё пели песни, болтали, что в ум придёт.

Эта история скоро забылась. Следователь Севастьянова ушла с головой в работу. Но заметила за собой новую особенность. Она стала присматриваться к подследственным с точки зрения их выгоды для себя. Сначала она твердила себе, что Ильясова – исключение. Что такое больше не повторится. Никаких взяток, и точка. Оправдывала свой поступок тем, что действовала из самых лучших побуждений. Помогла женщине предпенсионного возраста сохранить бизнес. Не оставила без хлеба насущного её работников и их детей. А погибшая от взрыва старушка?.. Ну, что поделаешь? Видно так на роду ёй было написано. Но больше никогда. Она ещё не знала, что неправедные деньги подобны наркотику. Попробовав его однажды, человек не в силах остановиться. Он жаждет новых порций. Как охотник мечтает о крупной дичи, а вор о толстом кошельке, так и чиновник начинает любить деньги. Нежно, страстно. Ему снятся толстые пачки купюр, разложенные на столе, на полу, взлетающие стопками к самому потолку. Их заливает солнце. А вокруг цветут цветы, поют соловьи. Так хорошо, так славно…