Умри сегодня и сейчас

Чем дальше он продвигался вперед, тем круче становился подъем; земля раскачивалась под машиной, словно палуба попавшего в болтанку корабля, норовящая уйти из-под ног. Кусты вырастали все выше, деревья подступали все ближе, коварные валуны так и напрашивались на лобовое столкновение. Порой склон поднимался под углом в сорок пять градусов, и тогда Бондарь, уперев ногу в педаль газа, всем телом навалился на руль, как будто это могло облегчить задачу «Вольво».

Труднее всего оказалось продраться сквозь заросли можжевельника на ближних подступах к дороге. Прокладывая просеку, грузовик едва не заглох и преодолел последние метры со скоростью раненого зверя, уползающего в чащу. Но, когда он вырвался на относительно открытое пространство, до шоссе оставалось не больше трехсот метров.

Двадцать секунд спустя грузовик вывалился на узкую асфальтовую полосу, ведущую прямиком к замку. Давя на педаль газа, Бондарь сунул в рот сигарету и закурил, не ощущая вкуса дыма.

Впереди стояла серая, с прозеленью мха, стена, вздымающаяся на высоту четырех метров. Над ней торчала круглая башня и хаотично расположенные черепичные крыши, похожие на шляпы великанов, притаившихся за монастырской оградой. Она простиралась далеко вправо и влево, теряясь в зарослях, росших вокруг деревьев. Несмотря на проломы и местами осыпавшуюся кладку, было ясно, что когда-то эта стена надежно защищала монахов от рыскающих по всей Европе разбойников. Времена переменились. Теперь разбойники засели внутри, совершая вылазки под покровом ночи.

Один из них охранял вход в замок, жалкий и нелепый в своей мышиной форме пехотинца СС. Несмотря на автомат, часовой не представлял собой сколько-нибудь серьезного препятствия на пути Бондаря. Не выпуская часового из виду, он оценивающе поглядывал на двустворчатые ворота, обитые ржавым железом. Они выглядели внушительно. Часовой на их фоне смотрелся неубедительно.

– Сматывайся, пока не поздно, – посоветовал ему Бондарь, избавляясь от окурка. – Беги домой, придурок.

Разумеется, часовой его не услышал.

* * *

Парня, дремлющего на ящике у ворот, звали Лео Муррэ. Как это было заведено при несении караула, он был одет в серый полевой мундир, перепоясанный ремнем. На тусклой пряжке был изображен вермахтовский орел со свастикой и надписью «Gott mit uns». К специальному крючку полагалось привешивать длинный немецкий штык с эбонитовыми накладками, но Лео предпочитал носить на ремне мобильный телефон с севшими батарейками. Не имелось при нем также ни металлической фляги в чехле из волосатого шинельного сукна, ни кожаного подсумка с патронами, ни хотя бы пилотки-гансовки, без которой его облику недоставало настоящей исторической достоверности. Тем не менее Лео воображал, что выглядит как заправский защитник фатерланда.

Нельзя сказать, что он так уж стремился пролить свою кровь во имя общего дела, но в «Легионе» хорошо платили, а ради денег Лео и другие его сверстники были готовы рискнуть жизнью. Самые бедовые из бойцов даже носили на груди так называемые «бирки смертников», найденные в лесах на скелетах гитлеровцев. Бирка представляла собой алюминиевый овал чуть побольше черпачка столовой ложки, разделенный пополам перфорацией. С каждой стороны был выбит личный номер владельца. В случае его гибели жетон разламывался пополам кем-нибудь из похоронной команды, одна половинка оставалась на трупе, другая нанизывалась на огромную английскую булавку. Немцы подходили к учету с присущей им аккуратностью.

«Вот у кого нам всем надо учиться», – приговаривал Кальмер, и Лео не возражал. Он даже бирку на мундир нацепил, хотя умирать не торопился. Его идея фикс состояла в том, чтобы заработать пять тысяч новых европейских денег и вернуться домой обеспеченным на многие годы вперед.

Несмотря на то, что за месяцы службы Лео стал вполне цивилизованным парнем, его сердце по-прежнему ныло от тоски по родной деревне. Там теперь так хорошо, так тихо и спокойно. Вот-вот грянет настоящая весна, а пока природа собирается с силами для нового цветения. Вокруг пирса все позаросло прошлогодней некошеной травой, спутанной и порыжелой, как волосы под мышками у вдовушки Айны, первой женщины Лео. Она отдалась ему в старом сарае для сетей, вернее, он покорился ее напору, позволив Айне вытворять с ним все, что ей хотелось. Он просто лежал на спине, блаженно уставившись на обнажившиеся ребра крыши, сквозь которые торчали камышовые пучки. Вороны, оседлавшие горбатый гребень крыши, неодобрительно поглядывали на копошащихся внизу людей. Завидовали, как подозревал Лео. Ведь его Айна была настоящей искусницей. Всякий раз, вспоминая ее, Лео был вынужден поправлять свое мужское достоинство, которому становилось тесно в форменных немецких штанах.