Унесенный

– И снова мир полон злобы. Как во время, которое вы называете Средневековьем, когда погрязли в дикой коммерции, и все продавалось и покупалось, даже Спасение. И людям стало невмоготу от голода, войн и продажности – богатые покупали индульгенции, чтобы спастись, а воины крестовых походов, идущие спасать гроб господень, заранее получали отпущение грехов за грабежи и убийства. Так началось протестантское движение и реставрация. Это время было страшнее, чем у вас семнадцатый год.

Гордеев увидел средневековый дом с высокой крышей маленькими окнами (чтобы не облагали налогом), удобный для защиты – со скрытыми углами и верхним этажом, и женщину в чепце и переднике, убегающую на второй этаж. И ворвавшегося грязного ландскнехта, который, отбросив тюк награбленного добра, догоняет и насилует ее, потом сует в раскрытую грудь кинжал, и он переживал, словно это его насилуют, и это он лежит зарезанный. И с трудом оторвался от видения.

– Тогда нашли выход, и Европа стала мирной и процветающей.

Гордеев тяжко ворочался в своем скафандре.

– Твой, Господи, намек не поможет. От средневековых объяснений не легче.

– Старые истины живы и сейчас – сурово сказал Голос отовсюду. – Дух дикой коммерции преодолел барьеры разума и снова вполз во все поры Запада и Востока. Человеческое существо несет тяжкий груз греха. Слишком сильно чудовищное могущество зла. Вы повреждены злом, и тщетны любые попытки избавиться от него, никогда не будет вам отпущения.

Гордеев зашевелился в скафандре с протестом. Ветхозаветные одежды Слов ниоткуда не давали удовлетворения.

– И что же, сдаться?

– Попробую по-современному. Значение слова "зло" у вас осталось таким же, как и встарь. Человеческое существо сознает свою греховность и неспособно не осуждать ее. Если бы зло при тоталитаризме было тотальным, и вы были повреждены им до потери совести, то разделение на злых и добрых, консерваторов и демократов, насилие силовиков и милосердие благотворительности было бы бессмысленным. Что делать совести, возненавидевшей грех, если он неодолим? Противостоять можно только борьбой без надежды на успех.

– Наконец, я успокоен, – поблагодарил Гордеев пересохшими губами.

А Голос вещал:

– Вы грешны. Поэтому вы должны избегать добра и принять зло. Признать и желать, чтобы вы были бесповоротно осуждены и прокляты.

Его Голос полыхнул молнией Громовержца Гневающегося.

– Если вы будете губить и преследовать себя от всего сердца, отдадите себя в ад на Мое правосудие, то Я освобожу вас.

Гордеев недоверчиво вглядывался в пустоту.

–У нас все охотно идут в ад, как будто там рай. Не верят ни в какое правосудие. Светоч мирового пролетариата говорил: Ны богу свэчка, ны черту кочерга. Публицист Невзоров тоже не верил ни в Бога, ни в черта. Писатель Виктор Пелевин видел впереди только нагромождение химер.

– Sola fide! – прогремел Голос ниоткуда. – Только верой! – вот призыв неистового монаха Лютера, перевернувшего мировоззрение Запада. – Человек оправдывается верой. Вера, а не добрые дела.

– Чем Тебе так помешали добрые дела?

– Дело в вере. Есть три категории добрых дел, говорил Лютер. Общественно полезные, взаимно добрые услуги, то есть по здравому смыслу. Затем благонамеренные действия, забота о мнении людском – конформизм благочестия. И церковоугодие – предписанность и сознание подотчетности.

– Чем плохи добрые дела по здравомыслию?

– Этика веры – добровольное действие. Это не свободная воля и свободный выбор – чистая видимость, когда речь идет о Боге или Космосе, как говорили в античности. Не добрые дела оживляют веру, а они вырастают из веры, как плод на дереве, утверждал Лютер. И не будет плод хорош, если дерево чахло. Пока нет веры, хотя бы такой, как у тебя, любые добрые поступки будут «тщетной беготней», лицемерием.

– Что понимать под верой? В средневековье понимали веру в некое Божество, прошу прощения.

– Вера – вещь живая, деятельная, могучая, так что верующий не может не делать добро.

– Но сейчас изменился смысл веры, – возразил Гордеев. – Раньше она была религиозной, потом стала «благоговением перед жизнью» и изумлением Канта перед звездным небом и нравственным законом внутри нас. А сейчас нет никакой веры, или это очередные химеры в головах, или что-то неопределенное, что можно ощутить лишь в искусстве, в поэзии.

– Вы заменили веру целью, чтобы заполнить пустоту в душе. Создаете черкизоны, черные рынки, подсчитывая банкноты, пока не отожмут ваш бизнес еще более целеустремленные.

Голос смягчился.

– Зло остается в нас, но не господствует. Узреть зло можно тогда, когда пойдешь духовной тропой.

Это Гордеев знал и без Него. Только этой тропой можно идти вечно, как шел он, и не добраться до Спасения, говоря Его языком.

Гордеева мутило от долгого собеседования, даже с Богом.

– Мой беспощадный вердикт – от веры в человека. Человек по природе ничтожен. Но в нем есть решимость, стойкость и воля.

– Ты, боже, так и не сказал, что же делать?

Голос ниоткуда затихал, удаляясь:

– Человек религиозен, пока есть душа, даже любой атеист. У тебя это безгранично разлитый океан близости и доверия.

– Да, я чувствую Тебя!