Унесенный

Гордеев успокоился. Тело знало о неизбежном скором конце, хотя оно было как никогда обостренно чувствующим. Съежилось, прячась где-то в сингулярной точке. Казалось, в ее глубине безопасней.

И он отодвинул отчаяние неизбежности, и снова стал жить, словно ничего не произошло.

Он не замечал, как солнце встает, освобожденное

из тени планеты Земля, освещая шлем, и садится в ее тень – по нескольку раз за короткое время. Показалось, он удаляется в бессмертие крутящихся бездн, в неизмеримые дали пылающих солнц и светлых туманностей.

С ними сливается сверкающий поток жизни человечества, чудо в самом себе и извне (как будто кто-то видел человеческую массу извне и восхищался), вливая свои безграничные силы, огромный опыт – от выживания в битве за жизнь – до прояснения спасения в любви, ценности каждой личности. И как оттеняет эту великолепную историю безграничная дышащая бездна!

Увидел превращение энергии в материальные состояния, и наоборот – как время превращается в бесконечное пространство.

____

Я, кажется, приспосабливаюсь к ожидаемой смерти – хочу устранить ее муку, хотя бы духовную.

Это не отплывание в бездну. Это ужас метафизический – отмирание всего, что держало, – самой жизни.

17

Голова работала, но Гордеев внезапно ощутил упадок сил, как с женой, когда, почувствовав слабость, не смог спать с ней. Нет сил даже пошевелиться. Вдруг понял, что в пустом космосе нет никаких привязанностей. Здесь другие законы, не человеческие. А может быть, человеческие законы нашего будущего.

Душа в раскрытый космос опрокинута,

Летит над поделенною Землей,

Где в одиночестве была покинута,

Как в клетке, обреченная судьбой.

Нигде – границ, лишь светятся туманы,

Да и сама Земля – участник тех

Великих катастроф – законов странных,

Чья цель – иная, чем лишь наш успех.

Все, о чем с юности внутри Гордеева пело, – вера в иное измерение «безграничной близости и доверия», – оказалось иллюзией. Иллюзия и то, чему так долго верил: вселенная пытается через нас осмыслить себя. Это заблуждение человеческого разума. Огненные бури (вспышки сверхновых) разрушительны и созидательны, но они не в человеческих измерениях. И сметают любые разумы.

Есть только чудо живой жизни, коротко вспыхивающей во времени и пропадающей в вечность. Единственное, чем живет человечество – жизнью. Странная тавтология, ограничивающая бесконечность воображения! Жизнь – для жизни, нельзя уходить далеко от жизни. Вспомнил слова Стива Джобса: «Если вы хотите идти быстро, идите в одиночку. Но если вы хотите уйти далеко, идите вместе».

Но и сама кажущаяся материальной жизнь – иллюзия, слишком кратка, как всплеск волны вечности. Проживаем надежду, и слава богу! Промелькнуть – и умереть! Но отчего мы тогда страдаем?

А может быть, сама жизнь не имеет смысла. Смысл надо придумать, как говорил Левин, герой Льва Толстого.

Кажется, здесь мое дно, до которого добираюсь, – фальшивое, воспитанное на классиках литературы и искусства? А за этим – ничего нет!

Оказывается, всю жизнь готовился к расставанию со всем дорогим сердцу, – как пережить и уйти с достоинством и душевной легкостью?

Он ничего не чувствовал, удлиняясь, как ангел без опоры под ногами.

18

Добиться видения иных измерений во время умирания стало невозможно – субъективная боль еще живого тела пересилила. Он задыхался, словно был закопан в гробу, и пытался щупать ладонями ужасную непробиваемую тесноту. Нет, это даже не умирание. Это что-то особенное, ужас души.

Когда закопают на кладбище на Земле – это страшно. Но лучше, если закопают там, чем лететь мертвым по орбите вокруг солнца, может быть, через тысячелетие снова приближаясь к Земле.

Кому лучше, мертвому?

Из груди Гордеева вырвалась древняя мольба: «Боже, спаси и сохрани!»

И он услышал голос, доносящийся как будто отовсюду:

– Не бойся, с тобой ничего не случится, пока я рядом.

Никак, Бог? Да, здесь ему самое место.

Никакого лица не было видно, но он ощущал его таким, как в детстве, когда смотрел с обрыва на ослепительный океан, сливающийся с небом, теплым и зовущим, словно раскрывал свои безграничные объятия, чтобы слиться с ним в бесконечной близости.

Гордеев разговаривал с Богом!

– Боже, отчего мне так тяжело? За что!

В Голосе отовсюду было осуждение.

– Сейчас вы, люди, не знаете ответа. Раньше знали: за грехи тяжкие рода адамова, умноженные стократ в истории человечества.

Голос отовсюду сожалел.