Унгерн. Демон монгольских степей

Об есауле Андрее Григорьевиче Шкуро на фронте ходили самые невероятные легенды. Выпускник одного из Московских кадетских корпусов и столичного Николаевского кавалерийского училища, выходец из кубанских казаков, нашёл в войне свою стихию. Он добился у высокого армейского командования разрешение на формирование конного партизанского отряда из добровольцев-казаков. О его действиях во вражеских тылах ходили легенды. Правда, с немалым преувеличением боевых успехов.

Однако партизаны Шкуро оказались на редкость не дисциплинированными. Стали возникать конфликтные ситуации. И в итоге Кубанский конный отряд особого назначения в 1917 году был переброшен с Восточного фронта в Персию, куда упирался левый фланг Кавказского фронта. Там казаки-партизаны вошли в состав русского экспедиционного (кавалерийского) корпуса генерал-лейтенанта Николая Николаевича Баратова.

На персидской территории полковник Шкуро не раз отличался дерзостью и грамотностью ведения партизанских действий. Он слыл лихим налётчиком, и подчинённые боготворили его, не раз доказывая личную преданность самому прославленному партизану русской армии в Великой войне. С отрядом Шкуро «познакомились» в 17-м году и вожди воинственных куртинских (курдских) племён, и шахские жандармы, обученные шведскими инструкторами и потому державшие германскую сторону, и солдатские советы, возникшие после февраля и сумевшие в самый короткий срок распропагандировать против войны пехотную часть кавалерийского корпуса.

Унгерн был много наслышан о есауле Шкуро и о его конном партизанском отряде. Обменявшись приветствиями, барон взял на себя роль «хозяина» брошенного хутора, ставшего на время сотенной квартирой:

   — Прошу в дом, господин есаул. Сейчас прикажу разместить ваших людей под крышей, денщику — приготовить чай с чаркой. И коней есть куда поставить.

   — Я вам благодарен, барон, за гостеприимство...

За столом, уже при свете керосиновой лампы, гордости сотенного командира нерчинцев, два есаула разговорились. И было о чём, поскольку оба давно жили на войне партизанщиной:

   — Большой у вас отряд, Андрей Григорьевич?

   — Да немалый для партизанских дел: больше конного дивизиона. Шесть сотен шашек. Вот так-то, Роман Фёдорович. Я сам-то здесь с конвоем. Отряд ночует в других местах.

   — А как с огнём?

   — Вооружение обычное, казачье. И плюс к карабинам возимые во вьюках пулемёты. Правда, с «максимов» щитки пришлось снять: лишняя тяжесть в походе.

   — Солидно для конницы.

   — Все бойцы у меня — охотники. Отбираю лично сам.

   — А из каких казаков отряд?

   — В самом начале был только из кубанцев и терцев, моих станичников. Недавно в отряд влились партизаны-донцы есаула Быкадорова из 30-го Донского казачьего полка. Целая сотня у меня донцов. Из других войск — единицы.

   — А теперь куда направляетесь, если не секрет?

   — Секрета нет. Теперь на всём фронте осталась таинственная дыра, в которую могут проскочить конные партизаны силой в шесть сотен шашек.

   — Полесские леса, Андрей Григорьевич?

   — Они самые. Лес да болота. Там и окопы-то не выкопать.

   — Вот поэтому и можно к немцам в тыл проскочить. Пошуметь там и назад выскочить.

   — Роман Фёдорович, вы что у себя в Нерчинском полку не создадите охотничью команду? Будете партизанить.

   — Начальство нашей Уссурийской дивизии такое новшество не приветствует. Печётся о дисциплине в полках.

   — Вам бы стать во главе нерчинских охотников. Вы же, как и мой есаул Быкадоров, на груди Святого Георгия носите. Вам ли храбрости занимать?

   — Андрей Григорьевич. А если я рапорт подам по команде, чтобы повоевать в вашем отряде? Возьмёте меня?

   — А почему бы нет, есаул? Только походить придётся у меня за штатом. Должности сотенного у меня пока нет.

   — Согласен. Могу партизанить внештатным офицером. Я уже был таким в Монголии.

   — Успели там повоевать, Роман Фёдорович?

   — Не успел. Императорские дипломаты помешали. А так хотелось повоевать в халхинских степях.

   — Ничего, войн на нас ещё хватит. Лишь бы удаль была да правое дело...

Унгерна из дивизии партизанить со Шкуро, как ожидалось, не отпустили. Опытные сотенные командиры были нужны в каждом полку. Да и к тому же Кубанский конный отряд особого назначения скоро погрузился в эшелоны и отправился воевать в Персию...

Отречение императора Николая II, Верховного Главнокомандующего России, есаул барон Унгерн-Штернберг встретил... в тарнопольской тюрьме. Дело обстояло так.

Унгерн со временем; оказался среди офицеров — Георгиевских кавалеров Уссурийской казачьей дивизии едва ли не самым популярным человеком. Особенно среди нижних чинов. Начало 1917 года ознаменовалось ростом «общественной жизни» в действующей армии и особенно среди страшно разбухших фронтовых тылов. Всё больше на войне «попахивало политикой».

Ставка Верховного главнокомандующего и правительство решили провести в Петрограде слёт Георгиевских кавалеров. Такое расписанное в газетах дело должно было, по замыслу организаторов слёта, поднять боевой дух войск на фронте и поднять дисциплинированность в тылах.