Унгерн. Демон монгольских степей

   — В ближайшие дни я покидаю пределы Монголии. Поэтому призываю министров самим защищать свободу, добытую мною для потомков Чингисхана. Ибо душа великого хана продолжает жить и требует от монголов, чтобы они снова стали народом могучим и самостоятельным, соединив в одно целое срединные государства, которыми некогда правил великий Чингисхан...

Речь русского генерала была выслушана собравшимися в полном молчании. Когда Унгерн закончил говорить, со своего места поднялся Джалханцы-лама. Он благословил Бога Войны, возложив на него свои руки. Тот ответил за такое традиционное для монголов напутствие кратко:

   — Благодарю я. Благодарят мои воины.

После этого Унгерна проводили в рабочий кабинет Богдо-гэгена. Там его с поклонами встретили два ламы-секретаря. Но кабинет был пуст. Один из лам вежливо ответил на немой вопрос барона:

   — В соседней комнате. Там сейчас происходит беседа Будды земного с Буддой небесным.

Потянулись минуты молчаливого ожидания. Наконец, появился Богдо-гэген, одетый в будничный жёлтый шёлковый халат с чёрной каймой. Унгерн представился:

   — Хан дзянь-дзюнь, барон Унгерн.

После этого, усевшись в стороне от всех, Роман Фёдорович и Богдо-гэген тихо заговорили. О чём говорили эти два знаковых в истории Монголии человека, в истории не известно. Но разговор вёлся в самом доверительном тоне. Затем барон встал и в низком поклоне склонился перед Живым Буддой. Тот, благословляя, возложил ему на голову обе руки, произнёс молитву и затем, сняв с себя «тяжёлую икону», повесил её на шею цин-вана. Последние слова Джембцзуна-Дамбы-хутухты освободителю Халхи от китайцев были такие:

   — Ты не умрёшь, а возродишься в высшем образе живого существа. Помни об этом, возрождённый Бог Войны, хан благодарной Монголии!

Присутствовавший на этой церемонии профессор Оссендовский описал её так: «...Стало ясно, что Живой Будда благословляет «кровавого генерала» перед его смертью».

Когда Азиатская конная дивизия ушла из столичного Маймачена, во всех ургинских храмах сотни и сотни лам служили искренние молебны о даровании хану-чингизиду и цин-вану Унгерну несомненной и великой победы над его врагами. Искренность обращений к небесному Будде «покоилась» на двух основаниях.

Во-первых, в военной победе Унгерна над русскими большевиками монголы видели единственную возможность избавиться от него самого и 4800 его «прожорливых» и буйных азиатов. В случае победы цин-ван мог остаться в своей России.

Во-вторых, молящиеся были уверены, что поражение Унгерна Халхе ничего хорошего дать не может. Барон вернётся, в Ургу или сам со своим разбитым войском, или в столицу ему на смену придут красные монголы, которые с первых дней своего появления обитателей монастырей-дацанов не жаловали.

Так что ламам выбирать просто не приходилось: дай, Бог, победу цин-вану и только одну победу. Блестящую. Близкую. Крылатую. Яркую. Удивительную. Чингисхановскую. Спасительную для Халхи. Одну на всех...

Сам же Унгерн фон Штернберг оставаться в России после победы над Советами не собирался. Об этом учёные ламы Урги могли догадываться, но не знать достоверно. За день до своего выступления из монгольской столицы, то есть 20 мая, барон писал в Пекин одному из своих корреспондентов следующее:

«Я начинаю движение на север и на днях открою военные действия против большевиков. Как только мне удастся дать сильный и решительный толчок всем отрядам и лицам, мечтающим о борьбе с коммунистами, и когда я увижу планомерность поднятого в России выступления, а во главе движения — преданных и честных людей, я перенесу свои действия на Монголию и союзные с ней области для окончательного восстановления династии Цинов, которую я рассматриваю как единственное орудие в борьбе с мировой революцией...»

Из этого выходит, что Унгеры не собирался участвовать в «победной» для Белого движения Гражданской войне в России до самого конца. Он «рвался» восстановить Циньскую династию в Китае и строил планы создания великой державы, стержнем которой должно было стать Монгольское государство.

На допросах семёновский генерал отвечал относительно своих планов, как считали следователи, откровенно. А вопросов ему задавалось много:

   — Вы, господин барон, хотели долго воевать в Советской России?

   — Нет. Я только хотел поднять народ и общество против неё. Зажечь новую искру Белого Дела.

   — Тогда что значил лично для вас поход в Забайкалье?

   — Я хотел экспедицией укрепить своё положение в Урге, где последнее время чувствовал себя нетвёрдо.

   — Вы собирались создать гражданскую власть и правительство на оккупированной территории на юге Сибири?