Уничтожить Грейнджер (СИ)

Гермиона натужно дышала, стараясь сдержать слёзы от боли, что, казалось, огнём сжирала всё тело. А веки свинцовые, такие тяжёлые, так сложно держать глаза открытыми.

Темнота. Она снимает часть боли, позволяя окунаться и окунаться в неё. Темнота и тишина…

— Эй, эй! Принцесса, не теряй сознание!

Руки, такие чужие, такие неправильные, касаются, поднимают голову, раскрывая рот и вливая что-то. Горькая, холодная жидкость заскользила внутрь.

Гермиона закашлялась, чувствуя внезапное слабое облегчение. Распахнула глаза, фокусируясь на его лице. Слишком близко, опять так непозволительно близко.

Нотт палочкой касался её ран, шепча заживляющие заклинания. Камера заполнилась шёпотом и слабым светом. Дыхание облегчилось, и Гермиона сделала глубокий вдох полной грудью. Такой долгожданный и сладостный вдох.

Темнота вновь прокрадывалась, заполняя камеру, оставляя светить лишь маленькое окошко почти под потолком. Свет из него слабый, рассеянный. Гермиона, опьянённая кислородом, снова окунулась в темноту.

***

Драко выкуривал третью сигарету, стряхивая пепел прямо на ковёр. Холодный ветер парусом надувал занавески. Надо бы закрыть окно, но Драко не до этого. Ему всё равно, что за окном начался дождь; ему плевать на то, что в темницах Грейнджер, и надо бы сходить, проведать её, ей же влетело тем вечером нехило.

А Драко сидел на резном стуле из чёрного дерева, рука безвольно лежала на столешнице, а пепел с сигареты падал на ковёр, оседая на нём, образуя противную серую горку. В горле горчит, но это лучше — курить, чем носиться по поместью, кидая в стены стулья, статуэтки и вазы из-под цветов. Это лучше, чем кидать непростительные, а сейчас это очень хочется, особенно хочется кинуть Круциатус в ёбаного Дага. Ну, или в Тео, но он-то не виноват в том дерьме, в котором они все сейчас находятся.

Сигарета без фильтра жжёт пальцы, но Драко не чувствует этого, глубоко затягивается, бездумно устремив взгляд куда-то в раму окна, за которым сверкнула молния, так ярко, будто она понимает чувства Малфоя, будто сопереживает. Последовал раскат грома, и Драко вздрогнул. Казалось, небо плачет, а гром пытается его утешать. Его и Малфоя.

— На кой чёрт мне ваши утешения?.. — так слабо и хрипло отзывается Драко, удивляясь своему голосу.

Окурок выпадает из ослабевших пальцев и падает прямо на ковёр, выжигая в нём небольшую дырку. Драко запрокинул голову, всматриваясь в потолок, под которым почти растворился сизый дым. Пальцами он нащупал пергамент, лежавший на столе, бросил на него последний взгляд и скривился, будто ему очень больно. В мгновение он скомкал бумагу и с ненавистью кинул комок в горящий камин. Пламя перекинулось на бумагу, пожирая её, когда Драко вдруг встал, опрокинув стул, и вылетел из спальни, громко хлопнув дверью.

— Принни! — крикнул он.

С глухим хлопком появился эльф, затрясся, прижимая тонкие ручки к себе. Глаза хозяина испугали его. Было в них что-то обречённое, безумное.

— Да, хозяин? — пропищал эльф.

«Что же ты за чудовище, Драко, если тебя так все боятся?» — задался вопросом внутренний голос.

Драко сжал челюсти, выдыхая.

— Вылечить Грейнджер, помыть, переодеть и отправить в ту комнату, где была раньше мисс Клэрис.

— Погибшая мисс Клэрис? — пропищал эльф и задрожал, будто Драко только что приказал тому убить себя или кого-то ещё.

«Эльфы не могут убить, они могут лишь ранить», — хмыкнул про себя Драко.

— Да, — бросил он, вновь срываясь с места.

Длинные тёмные коридоры оказались быстро преодолены, Малфой толкнул массивную дверь главного входа и выбежал на улицу в чём был: чёрные брюки и серая рубашка. Ни мантии, ничего.

Дождь нещадно лупил по лицу, волосам, плечам, просачиваясь сквозь тонкую материю рубашки. Ткань вмиг прилипла к телу, неприятно холодя, но Драко было плевать на всё это. Отбежав влево от поместья, он выбежал на небольшую площадь, что когда-то была ярко-зелёной, сочной, сейчас же землю покрыл слой лиственного ковра. Закатив рукава до локтя, Малфой с горькой ненавистью посмотрел на предплечье, на котором ярким пятном выделялась метка.

Чёртова метка, клеймо! Она оскверняла его, а он не мог ничем противостоять тому, что не хотел делать, кем не хотел быть. Он был бессилен, беспомощен, словно младенец!

Драко закусил губу почти до боли, сжал пальцы в кулаки, вскинул голову, подставляя лицо холодным каплям. Небо смеялось над ним, громыхало тяжёлыми тучами.

Небо плакало.

Драко оскалился, будто всё это приносило ему дикую боль: эти голые деревья, возвышающиеся из земли; это поместье, пронзающее густое небо; этот ветер с дождём, что нещадно трепали Малфоя. Эта непосильная тяжесть, бремя, которое Драко обязан нести за двоих, и то не по своей воле. Через боль, чёрствость и унижение. Через бессильную злобу, ненависть и отчаяние.

— Будь ты проклят! — до разодранного горла, до нехватки воздуха, прямо в небо, прямо ему в лицо. Хоть он сейчас и не там, не на небесах, но он же слышит, он всё видит и слышит, смотрит издалека, насмехаясь. — Будь ты проклят, отец!

***