Уникум Потеряева

По крайней мере, в части любимой песни мечты его осуществились полностью: за время учебы ее приходилось орать столь часто, что, став уже офицером, он вздрагивал, заслышав ее, и менялся в лице. И это удивляло порою окружающих, ибо подразделение, где служил юный Марк, имело прямое отношение и к песенному, и к иному музыкальному, а также к танцевальному, драматическому искусству, и называлось оно — Ансамбль песни и пляски при Политуправлении округа. Угодил он туда после того, как на выпускном вечере в училище «завернул» любимый свой монолог деда Щукаря так лихо, что начальник Политуправления провыл, утирая слезы: «Этого… этого… х-хя-я!.. — в мою команду… н-ну, ко-омик…». Так определилась военная судьба лейтенанта Фельдблюма. При его офицерском звании круг обязанностей очертился быстро: начальствование, физподготовка и строевая, организация, руководство бригадой, сверх того — чтение и конферанс. И было чтение, и был конферанс, и были нежные отношения с женским составом в темных закутках для декораций, на грудах бутафории и матерчатого барахла. Что еще надо! Тем более, что все эти дела Марку ужасно нравились: и руководство, и чтение, и конферанс… Особенно конферанс. О, конферанс! Он чувствовал себя урожденным конферансье. Особенно выручал усвоенный однажды щукаревский говор, полурусский-полухохлацкий. А способность к импровизации, когда надо было выручить опаздывающего на сцену артиста! Как заведешь что-нибудь вроде: «Вот тут интер-рэсовались, як я на свэт появывся? А я ж им и гутарю: „Та шо ж тут интэрэсного? Попэред холоукой, попэрэд холоукой!..“ — зал грохочет, ну, вапще…»

Но перед концом войны — как перевалило на сорок пятый — в тылу и на фронте обозначились две тенденции. Люди, пробывшие войну в тылу, рвались на фронт: успеть хоть под конец к немалым заграничным богатствам, да неплохо и нацепить на грудь медаль или орденишко: теперь их, по молве, дают густо! А фронтовики мечтали о тыле: они видели столько смертей, что мечтали окончить войну живыми.

Марку писали друзья по училищу: кто погиб, кто ранен, кто получил орден, кого двинули на батарею, кого представили к Герою… Это было невыносимо. Он подружился со старшиной ансамбля, жутким алкашом, с отвращением пил доставляемые тем водку, спирт, разные суррогаты, — а напившись и проблевавшись, звонил по телефону: «Тут пьяный лейтенант колобродит, пришлите патруль, заберите мерзавца!..». После трех отсидок на губе его все же выгнали из ансамбля, и он рванул на фронт, командиром взвода в гаубичном полку. Но был уже март, части тяжелой артиллерии прикрывали надежно: Фельдблюму не довелось испытать ни бомбежек, ни артналетов, ни танковых прорывов к позициям; стрелять им пришлось всего четыре раза, все по невидимым, дальним целям. А своими монологами Щукаря и разными конферансными штучками он стал известен не только в дивизионе, но и в полку, — замполит заметил его, и в конце войны, где-то уже в начале мая, Марк получил свой орден Красной Звезды. С ним, да с медалями «За взятие Берлина» и «За победу над Германией» можно было уже и возвращаться домой, — но сперва еще надо было побузить, как положено воину-освободителю, покататься на трофейных «оппельках», пошворить немок по фольваркам, позадирать империалистов-америкашек… В-общем, ему совсем неплохо жилось тогда, он подумывал даже остаться в армии, но однажды сел и попробовал рассудить здраво: образование у тебя худенькое, к математике способностей нет, к тому же еврей — нет, душа моя, выше начальника штаба дивизиона тебе не прыгнуть. А время пройдет, уволишься — и снова ищи угол, работу, приобретай авторитет в коллективе: зачем ему это надо?..

Летом сорок шестого он вернулся в райцентр; началась новая жизнь. Устроился преподавателем военного дела, снова начал валять дурака, щупать старшеклассниц и молодых учительниц, — и был пресечен в своих вольных действиях безжалостными родителями: они велели ехать в институт или техникум, получать какое-нибудь, хоть худенькое, образование. Пока еще есть возможность пользоваться льготами, как фронтовику.

Для института надо было тянуть еще на аттестат, ломать голову долгие годы; Фельдблюм-младший поехал в Емелинск, подал документы в механико-технологический техникум, и был принят на второй курс. Чему-то там он учился, а больше волочился за девками, щеголяя ухватками армейского конферансье, — знал, что надо брать от жизни, пока не очутился снова под суровым родительским надзором. Жениться он даже и не думал: мать с отцом пригрозили ему проклятьем, если он предпримет такой шаг до получения диплома о среднем специальном образовании.