Уникум Потеряева

— Дитя мое! Не скажу, что я прожил удачную жизнь: она могла быть и лучше. Много терял… и ничего не находил взамен. Жаль мне терять и тебя: но если ты думаешь, что будешь счастлива, то — в добрый путь! Земля предков даст тебе поддержку, веру в силы; а если удастся решить там еще и личные вопросы — то я спокойно умру здесь, зная, что на земле живут мои внуки.

— А сам ты не хочешь туда поехать? — неуверенно спросила дочь.

— Что делать там старикам, не имеющим родины, крова, имущества! Пойти в кибуц? Но работать в полную физическую силу я уже не могу, быть в тягость — это стыдно для меня… Здесь меня все-таки многие знают, уважают, печатают в газете… А кому я там нужен со своими юморесками? Ни кола, ни двора. Здесь ветеранская пенсия: не густо, но на жизнь хватает. Притом, что я в этом захолустье всякую штакетину на любом заборе знаю; а три могилы на кладбище — их же не возьмешь с собой! Езжай, и да поможет тебе всякий добрый Бог — и русский, и еврейский…

И она уехала: два года писала бодрые письма, даже звонила, и говорила деловито, на подъеме: хотелось, ох, хотелось верить… И вдруг нагрянула: еще более худая, совсем смуглая, с отчетливыми носогубными складками. Она не кинулась к отцу, не разрыдалась на груди у него: просто села на шаткое крыльцо и обхватила голову длинными тонкими ладонями. А проснувшись утром в своей прохладной комнатке, среди наспех убранной пыли, подумала: «Нет, шалишь… Никуда я больше отсюда не поеду…». Ей ли, с ее комплексами, неумением завязывать связи, робостью — соваться было в эту жаркую страну, да еще и претендовать на какое-то место в правовых кругах? Когда там даже принципы, основы юридических отношений стоят на совсем иной теоретической, возникшей из глубины времен базе? И никак абсолютно не соотносятся с некогда изучаемыми ею социалистическими нормативами? Для выпукника советского юрфака это вообще китайский язык! А специальная терминология, лексика? Просто надо снова поступить на первый курс и учиться, другого выхода нет. Да она бы поступила, и осилила еще раз эту науку, — если бы чувствовала хоть малую поддержку, хоть какое-то плечо рядом. А так — все кибуц, кибуц; хотела вырваться из него, устроилась посудомойкой в кафе — и сбежала через неделю: так и не могла одолеть отвращение к запахам общественной кухни, заложенное с детства. И вот, пришло время — она с тоскою стала вспоминать маловицынские вечера, книги и папки в материнской комнате, отца в глубоком кресле, читающего свою басню, сахарницу — старую семейную реликвию. Устала. Рано, конечно, в двадцать семь лет, — но я ведь всегда была слабая, поглядите на мои руки — они тонкие, а сколько тяжестей я перетаскала ими на Земле Предков! Семья, личная жизнь… И всей-то личной жизни — десяток связей, да три аборта. Так что признайся честно: ничего у тебя не вышло, и ступай, блудная дочь, туда, где родилась. Там, и только там отныне твое место.

ЧАЕПИТИЕ В СТАРОМ ДОМЕ

Вася взошел по шаткому, скрипучему крыльцу дома Фельдблюмов, нажал на кнопку. Открылась дверь в сени, мужской голос спросил:

— Кто там?

— Мне бы Лию Марковну.

— Кто ее спрашивает?

— С работы.

— А… Лия, Лия! Это пришли к тебе! Кажется, молодой человек, и говорит, что с работы!

— Хорошо, папа, ступай в дом. Ну, так кто же там?

— Да это я, Лий, Вася Бяков.

— О, Васенька! — дверь отворилась, и он шагнул внутрь. От Лийкиного халата пахло пижмой. — Входи же, входи! — она стояла сзади и подталкивала его в свое жилище.

— Добрый вечер! — бодро воскликнул Вася, оказавшись лицом к лицу с хозяином дома. — Лейтенант Бяков, прошу прощения за поздний визит! — он церемонно склонил голову.

— Очень, очень приятно! — старый человек с маленькой лысой головою протянул ему руку. — Когда-то и я тоже был лейтенантом… очень, очень давно… И Лия — лейтенант. Выходит, что мы три лейтенанта… Помню, когда собирались три лейтенанта военных лет — это был кошмар. Меня зовут Марк Абрамыч. Вы садитесь, сейчас сообразим чай, и найдем даже рюмочку для вас… Я сам давно расстался с этой страстью, но отнюдь не считаю ее такой уж пагубной, все хорошо в меру…

— Ах, папа! — с укоризною сказала Лия.

— Да, да, дочка, я понимаю, вы молодые люди, вам неинтересно слушать старого дурака… Но Вася хоть выпьет со мной чаю?

— Да об чем разговор, Марк Абрамыч! Боюсь только затруднить лишний раз…

— Это мне не труд! — обрадовался старик. — Мы ведь по вечерам сидим с Лиечкой дома, никуда не ходим. И к нам никто не ходит. А сколько было друзей…

— Сюда, папа, и раньше никто из них не ходил. Ты же сам говорил: «Дом есть дом, и нечего устраивать из него ресторан». Что же страдать по этому поводу?

— Да, да! Когда есть и множество других поводов. Ну сидите, молодежь, я пойду распоряжусь…

И он затопал на кухню, размышляя: кто этот молодой человек? Зачем он пришел вечером к дочке? Неужели у нее наметился роман? А если это так — то останется ли он ночевать? И хорошо было бы посидеть за чаем, он бы, так и быть, позволил себе рюмочку, а потом почитал бы свои юморески, поделился бы планами ликвидации большой лужи напротив райфо…