В ту зиму великого и всеобщего недовольства — в 1929 году, когда началась Великая депрессия, — в одном фешенебельном чикагском отеле, расположенном на берегу озера Мичиган, состоялось весьма важное совещание. Вокруг стола переговоров сидели восемь человек из числа самых влиятельных финансистов в мире, желания и решения которых затрагивали жизненные интересы половины населения земного шара. Здесь присутствовали:
• президент самой крупной сталелитейной компании;
• президент наиболее крупной компании, объединявшей коммунальные предприятия;
• президент самой крупной газовой компании;
• президент Нью-йоркской фондовой биржи;
■ ответственный член правительства Соединенных Штатов;
• председатель самой крупной монополии в мире;
• президент Банка международных сеттльментов324
.Конечно, мы должны признать, что это была группа
едва ли не самых преуспевающих людей в мире, все участники которой явно владели «секретом» обретения богатства и власти.
Двадцать пять лет спустя Чарльз Швоб330
умер, будучи на момент смерти банкротом. Сэмюэл Инсалл33' оказался без гроша и скрывался от правосудия. Говард Хопсон сошел с ума. Ричард Уитни отсиживал срок в знаменитой тюрьме Синг-Синг. Альберта Фолла332 помиловали и выпустили из тюрьмы, так что он смог умереть дома. Джесси Ливермор покончил с собой. Айвен Крюгер совершил самоубийство. Леон Фрейзер — тоже самоубийство.Когда мы приближаемся к достижению своих целей, с большинством из нас неизменно случается нечто странное. Наши ценности почему-то искажаются. Нас ослепляет золото, оказавшееся в наших руках. По мере стремительно ускоряющегося карабканья вверх мы оставляем позади себя тела супруг (или супругов) и детей, которые любили нас и полагались на нас, — и успех, которого мы с таким напряжением добивались и затратили на это столь много умственных и физических сил, оказывается не более чем пеплом и прахом.
Все мы любим вещи, разнообразные материальные вещи, которые стоят денег. Мы любим их настолько сильно, что они фактически становятся существенной, а порой и весьма значимой частью, так сказать, любовной составляющей нашей жизни. Единственное, что мы должны делать для укрепления этой своей любви, — это краешком уха улавливать разговоры окружающих нас людей и постоянно слышать, как они снова и снова заявляют об этом нежном чувстве.
В этих грубо материалистических мечтаниях о вещах люди не только раскрывают свои желания, но еще и показывают — поскольку эта их жажда носит сильный и устойчивый характер, — как глубоко они поглощены своими вожделениями и что многое готовы и могли бы сделать, чтобы реализовать свои грезы и заполучить желанные предметы. Порой такая поглощенность может даже занимать больше их времени, мыслей и энергии, нежели любовь к какому-то конкретному человеку. Никто и никогда не выскажет этого напрямую, но у многих людей главной любовью могут стать стяжательство, жажда наживы и тот статус, который они етремятся обрести через обладание всяческими вещами.
Нам нравится думать о себе как о людях, способных к большой любви в романтическом смысле этого слова, — в противоположность только что описанной грубой тяге к накопительству. И нельзя не признать, что мы на самом деле чрезвычайно склонны к грезам, желаниям и даже к каким-то чувствам из числа самых нежных и тонких эмоций по отношению к гой или тому, кто «идет во всей красе»™. Но лишь немногие из нас в достаточной степени свободны оглавлении неотступных и мучительных сил, изводящих нас изнутри, а также ничуть не менее мощных социальных сил, бушующих вокруг нас, чтобы не демонстрировать глубоко у копнившуюся ответ ную реакцию на манящий зон, исходящий от желании цщьтт. кикои-либо сибствеииоетью. Мы наблюдаем эго пиление уже н
^изни ребенка, когда четырех—пятилетний малыш начинает едва ли не каЖД°е
второе предложение с одних и тех же слов вроде «Я хочу» или «Дай мне». Многие из нас так никогда и не преодолевают в себе этой тя-m к обладанию вещами.