Университет

«Шлюха», – подумала Фэйт, но ничего не сказала, а просто повернулась и пошла к себе.

Когда она проходила мимо, дверь в ванную открылась. У мужчины, который появился оттуда, вытирая руки об джинсы, был длинный светлый хвостик и тонкие усики.

– Ох уж эти семейные междоусобицы, – сказал он, улыбнувшись Фэйт.

Нет, это была не улыбка.

Это была похотливая гримаса.

Фэйт дошла до своей спальни, захлопнула дверь и заперла ее за собой.

Глава 15

Глава 16

I

Несмотря на то что наступили его приемные часы, ему не хотелось общаться со студентами о дополнительных баллах и академических отработках, поэтому Йен закрыл и запер дверь своего кабинета, откинулся на спинку своего кресла и задрал ноги на стол.

Он вовсе не ждал начала этого семестра. Даже без всех этих странностей и без того, что Хантер Томпсон[52] назвал бы «дурным безумием», семестр сам по себе обещал быть достаточно жалким.

Хантер Томпсон…

Интересно, а сейчас студенты читают Хантера Томпсона? И читают ли они вообще? Эмерсон посмотрел на книжные полки и почесал растущую лысину на макушке. Кто для нынешнего поколения играет роль героя контркультуры? В его время это были Воннегут, Хайнлайн, Бротиган. «Бойня № 5», «Чужак в чужой стране», «Ловля форели в Америке». Несколько лет назад таковым являлся Дэвид Линч[53]. Но разве все эти кинорежиссеры не слишком заумны для нынешнего, постлитературного поколения? Не стал ли просмотр фильмов слишком напоминать чтение – то есть тяжелую работу; не стали ли они слишком сложными для понимания?

«Маленькая девочка, большой осел».

Что, черт побери, с ним происходит?

Странность происходящего вокруг обязательно играет свою роль. Сюрреализм, присутствующий в кампусе с самого начала года, смешивается со всем и становится неотделим от его собственных проблем. И львиная доля этих ощущений, этого недомогания – результат его неудовлетворенности самим университетом и академической жизнью в нем, неудовлетворенности, которая стабильно растет последние несколько лет и теперь, возможно, достигла своего критического пика.

Но что еще ему остается?

Было время, когда, в период между выпуском из университета и получением места преподавателя, Йен год проработал в «Нортропе» в качестве технического редактора. Он видел, как живет другая половина человечества, и это ему не понравилось. Его коллеги были слишком заняты деталями своей работы и финансового благополучия, поэтому практически не уделяли внимания вопросам и проблемам, непосредственно влиявшим на их жизни, на само их существование. Многие были слишком заняты, чтобы задуматься о текущих событиях, и в то же время были абсолютно уверены в правильности своих верований и кандидатов, за которых они голосовали на выборах.

Та жизнь вгоняла его в депрессию. И пугала. А больше всего пугало то, что они с Сильвией уже были готовы соскользнуть в пучину этой жизни. И у них уже выработалась определенная рутина: подъем в шесть, отбой в десять, секс по средам, пятницам и в уик-энд. Дни проходили за днями, похожие как близнецы, за ними мелькали недели, и хотя Йен понимал, что с ними происходит, его затянуло это болото, и он не знал, как из него выбраться. Походы в кино по субботам, по магазинам – по воскресеньям.

И только запоздалый переход в Университет Бреи спас их от жизни с близкими и неизменными горизонтами и бесконечным, убивающим однообразием.

И развела их тоже Брея.

Сначала Эмерсону искренне нравился академический мир. Коллеги казались ему энергичными умницами и радикалами, живущими в брызжущем энергией интеллектуальном мире, о котором он так часто думал и к которому стремился. В первый проведенный здесь год Йен был ошеломлен тем фактом, что его усердие и настойчивость принесли свои плоды и что он стал членом внутреннего круга, которого приглашали на премьеры, на приемы, на чтение стихов и на коктейли, на которых он мог обсуждать с одетыми в твидовые пиджаки знакомыми О’Нила и учениками Миллера возможную сексуальную связь между Хемингуэем и Фитцджеральдом…

Но его восхищение академическим миром оказалось очень коротким. Вскоре Эмерсон обнаружил, что другие профессора на кафедре английского языка не были так умны, как он ожидал, и так интересны, как он надеялся. Как и все другие жители этого мира, они погрязли в мелочах и их погребли под собой пустые детали их собственной жизни, а их гламурные фасады были бледным подобием и жалкими попытками сыграть те интеллектуальные роли, о которых они читали в романах или которые видели на экранах. За пределами аудитории, за пределами привычного окружения, Роуз Джейнвэй, специалист по Шекспиру, превращалась в неврастеника, едва могущего самостоятельно купить себе одежду в магазине, а знаток Д. Х. Лоуренса[54] была самоуверенной ханжой, никогда не бывавшей замужем и, насколько знал Йен, ни разу в жизни не ходившей на свидание.