Университетская роща

К концу дня посыпался крупинками снег. Притрусил немного следы черного разгула.

Пономарева не удержать; он несколько раз совершал вылазки в город и приносил новые известия.

На Дальнеключевской толпа разгромила кожевенный и мыловаренный завод Фуксмана.

Искали городского голову Алексея Ивановича Макушина и его семью. Не нашли. Остервенели и произвели опустошение в его доме на Воскресенской горе. Поломали окна, двери, ставни, мебель, печи. Разорвали в клочки книги. Два переодетых городовых, приставленных на караул к дому, им не мешали.

– Гуляй и грабь три дня! – носилось по городу.

Грабили. И гуляли.

С особым наслаждением разносили базар, обжорные лари. И вот тут-то наконец последовал приказ: толпу разогнать штыками.

Толпа, временная общность людей, охваченная нездоровым порывом, разошлась охотно, быстро. И все в городе успокоилось.

Крылов и Федор отвалялись в постели дней десять. Маша и Иван Петрович ухаживали за ними. Иван Петрович развлекал разговорами, чтением газетных сообщений.

Но одно из них Пономарев сознательно опустил, чтобы лишний раз не напоминать о пережитом… Это было известие о том, что Святейший Синод остался доволен работой томских церковников и возвел высокопреосвященного Макария, в миру Михаила Андреевича Невского, в сан архиепископа.

В 1914 году он стал еще и митрополитом Московским. Говорят, часто изнурял себя строгими постами, словно бы наложил на себя некоторое внутреннее обязательство. Стал еще более молчалив и замкнут. О Томске вспоминать не любил.

Лицом к стене

Шли своим чередом сначала дни, потом месяцы. Казалось, после «томской резни» – так окрестили газеты октябрьские события 1905 года в Томске – город уж более никогда не сможет жить по-старому, без оглядки на вчерашний день. Но в действительности все происходило как раз наоборот.

Уже через неделю запестрели на городских тумбах свежие монстр-афиши о предрождественских концертах, вечерах, праздниках, о том, что в помещении Общественного собрания имеет быть грандиозный бал-маске…. В местных газетах печаталась всякая шарабара, вздор, пустяки, реклама и объявления. В «Сибирском Вестнике», в частности, давался обширный отчет о ночных пирах томского Клуба нищих с дамами своего круга.

Публиковались стихи:

Любимец мой не астр пушистый,

Не гиацинт, не анемон,

И не фиалки цвет душистый —

Иван-да-Марья назван он…

И ни слова о недавней трагедии.

Макушин тяжело пережил смертельную опасность, которой чудом избежал его брат Алексей Иванович, врач для бедных, общественный деятель. Уже одно то, что при нем в Томске был построен водопровод (его высокие узорно-кирпичные башенки так славно оживили город), должно было бы настроить жителей на благодарность. А ведь было еще и открытие заразной больницы, и мощение улиц, и подновление дамбы от наводнений… Сам Петр Иванович вынужден был тоже три дня скрываться за городом. Черная неблагодарность горожан по отношению к макушинскому семейству, столь много отдавшему для разумного развития родного края, доконала его. Петр Иванович на какое-то время даже прекратил видеться с людьми. И продал свою любимую газету «Сибирская жизнь», на этот раз окончательно отказавшись от мысли быть когда-либо еще издателем. Редакторами «Сибирской жизни» стали профессора Томского университета Малиновский и Соболев. За два последующие года на газету посыпалось столько арестов из-за «неблагонадежности», сколько не было за все время ее существования. Но это будет в последующие годы… А пока и «Сибирская жизнь» поневоле обходила острые углы.