Университетская роща

Жизнь Макушина у всех на виду, он не таится, не скрытничает, забором с четвертными гвоздями острием наверх, как прочие чумазые, не отгораживается… Недавно томская общественность встретила двадцатипятилетие деятельности Петра Ивановича, близкие люди вновь и вновь говорили о его жизненном пути.

И странное дело: многие сибирские города поздравили Петра Ивановича, сотни людей из различных уголков страны… Один лишь Томск, его городская управа, забыли о юбилее своего славного согражданина. Впрочем, странное ли это дело? Скорей, обыденное. Многие не понимают Макушина. Купцы считают его полу-своим, полу-нет; торговать-то он торгует, но чем? Книжками? Иллюзиями? «Сибирский вестник» хотя и поместил небольшую публикацию «К 25-летию общественной деятельности П.И. Макушина», однако нередко травит его печатно, называет не иначе, как «человек, больной погоней за наживой, он выстроил себе даже дом (!)», «грошовый интересант», «торговец карандашиками и перьями», «у Макушина-де пятак – вера, алтын – убеждение…». И приводит в качестве доказательства известное опять же для всех свойство Петра Ивановича – «строгость» к деньгам, куда попало и кому попало – ни-ни.

Горько. Нет пророков в своем отечестве и нет!

А Петру Ивановичу все нипочем. Идет к своей цели богатырь сибирского просвещения, все новые дела подымает.

– Поразительно! – сказал Макушин, обойдя хозяйство Крылова. – Да вы просто волшебник, дорогой Порфирий Никитич! Я не был у вас с полгода – и вы посмотрите, как все переменилось! Сколько нового!

– Какой там волшебник, – запротестовал Крылов, в душе, однако, радуясь похвале от такого человека. – Средств почти нет никаких. Так, работаем помаленьку.

– Вы уж скажете, «помаленьку»! Не похоже, чтобы в этом заведении вполплеча трудились.

– Да ведь вполплеча работать тяжело, – усмехнулся Крылов. – Оба подставишь – тогда легче.

– Это верно, – согласился Макушин. – Зато и есть что показать. Оранжерейка ваша на всю Сибирь – одна!

Крылов ничего не ответил. Окинул взглядом свое дорогое детище. Влажный, дурманящий дух субтропиков властвовал под стеклянной крышей. Крученые петли молодых лиан поднимались все выше. Металлом отблескивали красивые листья селагинелл. Одни из древнейших обитателей планеты, могущие существовать почти без солнца, как мхи, селагинеллы давно стали излюбленными оранжерейными жильцами, и Крылов гордился, что они здесь, в Сибири, под его покровительством, чувствуют себя превосходно. Драцена, «буния-буния» (ничего, оправилась квинслендская елочка, растет), фикусы, пальмы, банан-подросток… Все они живут в оранжерейке дружно, тянутся вверх и обещают садовнику исправно цвести и плодоносить. А что может быть дороже для его сердца, чем это бессловесное обещание?

Оранжерея забирала много времени (приходилось делить его меж нею, парком и Гербарием), доставляла большие хлопоты, особенно зимой, когда необходимо было строго следить за температурой, за влажностью, опасаться пожаров, – но и давала великое, зримое счастье общения с удивительным миром живой многоликой природы.

Похоже, что Петр Иванович, купец, деловой человек, книгоиздатель и книготорговец, понимал это. Он стоял посреди субтропиков, жадно вдыхая пряный аромат разогретой земли и испарения заморских растений, любовался сочными соцветиями фикусов.

– На всю Сибирь – одна, – задумчиво повторил он. – Хорошо бы водить сюда побольше сибиряков. Ребятишек, в особенности.

– Господин попечитель не дозволяет, – с горечью ответил Крылов; слова Макушина задели его за живое, он тоже считал, что его труд для многих людей предназначен, а не для избранных. – В парк и то вход по пригласительным билетам.

Петр Иванович сочувственно кивнул: да, он слыхал об этом новшестве господина Флоринского. После того, как несколько лет назад он приказал закупить в Москве у Линдемана проволочный колючий канат и огородить территорию парников, систематического отдела растений и других открытых посадок, – это была вторая мера, но, видать, не последняя по отъединению университета и его обитателей от остального населения города. Университетская роща за последние годы чудо как похорошела, горожан так и приманивает сюда, вот и придумал Василий Маркович пригласительные билеты. Всякому Якову своя Катерина; почтенной чистой публике – университетская роща, прочим – Лагеря за полтинник в воскресный день.

– Большой человек Василий Маркович, – пряча иронию в преувеличенной серьезности, сказал Макушин. – Все вверх тянет, словно дым в трубу.

И переменил тему.

– Давече я в приют заходил, в Мариинский. Дети мечту имеют. Тоже хотят оранжерейку сработать. За тем и к вам пожаловал, Порфирий Никитич. Не поможете ль?

– Непременно, – ответил Крылов. – И не только оранжерейку, и растений дам, и как делать парники, покажу! Словом, все, что по силам будет. С дорогой душой!

– Другого ответа и не ожидал, – Макушин порывисто пожал руку Крылова. – Значит, с приютом решено.

Он заговорил об особом, сиротском положении сибиряков в области образования и культуры.