Университеты

— А ты думал лишнее?! — вылупился на нево Серафим, — мостов и мосточков здеся эвона… взорвали ежели, то так вот перебиралися иногда. Досочки на быки, и по им, да не ползком, и бёгом иной раз! Вот где жуть! Особенно когда крокодилы внизу, так-то… Да и другово чево, штоб на высоте — хоть жопой ешь! Кушайте, не обляпайтесь!

— Мы с Костой, да с Владимиром Алексеичем не один раз с англами в ку-ку играли! — подался он в приятные воспоминания, — Залезем, значица, куда повыше, а с высоты-то… матерь божия, ох и виды! Сидишь во благе, да щелкаешь вражин одного за одним!

— А коли заметили… — он передёрнулся всем телом, — так бегом бечь надо! Да опять жа, уметь с высотищи спускаться правильно и без страху!

Мешая реальные случаи с чужими байками, справный сержант Серафим из Сенцово поучил малёхо новобранцев из территориалов, заодно давая время отдохнуть.

— Да-а… протянул Семён на правах земляка и старого приятеля, — ох и многонько нам учиться придётся!

— А то ж! — ухмыльнулся Серафим, — И мне с вами, а потом ещё отдельно от вас, так-то. Эти… курсы повышения квалификации! Отдельно ещё от вас буду пластаться, так-то!

— А ета… стоит ли? — осмелел Устин, — Да ты не серчай, Серафимушка! Ну то есть господин сержант!

— Жить хочешь? — поинтересовался командир, — Долго и щасливо?

— А? Агась…

— Ну так и не жужжи! Здеся не Расея, и воевать когда придётся, так не за царское и барское будем, а за своё кровное, так-то! За землю да волю, да щасливую долю. А ежели кто желает на плацу ать-два и грудями пули ловить за чужую золотопогонную придурь, так ето ему назад. Всем обчеством, значица, такому дурню на билет скинемся!

— Га-га-га! — порадовались мужики немудрящей шутке, отдохнув мал-мала.

— Ну… окинул их взглядом командир, — побежали! Нам ещё через кротовины протискиваться, а потом и штыковому. Ничо… не стоните! Потом сполоснёмся и обедать, а тама уже полегше — в классах сидеть будем, да в оружии ковыряться. Оно тоже не лёгко, но уже для башки. Умственная тренировка, значица. Бегом, православныя!

* * *

Потягиваясь и зевая с подвывом, Мишка вышел из своей спальни, и как был в пижаме, плюхнулся рядом на диван.

— Уже и умылся, а всё никак проснуться не могу, — пожаловался он квёло, растирая глаза.

— В душе ополоснись, — советую ему, не отрываясь от прессы и кофе.

— А… веришь ли, сил даже нет. Сейчас позавтракаю, так может и залезу. Што там пишут?

— Разное, — жму плечами, — или тебе интересно о нас вообще и обо мне в частности?

— Угу… — и снова эта зевота.

— Отоспись ты наконец, сил нет смотреть!

— А… — отмахнулся брат, — сейчас ещё дней несколько сплошного аврала, а потом затишье обещается, тогда и отосплюсь вволю.

— Ну-ну… зарекалась свинья в грязи не валяться. А пишут… — я перелистнул несколько страниц, — нормально пишут. О Южно-Африканском Союзе в целом — без изменений. Благожелательно, но всё больше на торговые договора и концессии упирают, а не на высокую духовность африканеров.

— Духовность! — брат ажно хрюкнул со смеху, но зато почти проснулся, — Эт да! Пообщались, значица, поближе! С носителями духовности!

— Угум. К нам… да скорее с симпатией, но прослеживается, знаешь ли, этакая высокомерная нотка.

— Даже так? — проснулся Мишка и почесал нос, — Сможешь оформить свои соображения и чуйки в нечто удобоваримое?

— Хм… не быстро, — соглашаюсь нехотя, — Вчерне, так за два-три набросаю, а чистовик скоро не обещаю. Сам знаешь, сколько на мне висит.

— Хоть так! Будем хотя бы видеть, как ситуацию корректировать.

— И нужно ли вообще её корректировать… — пробормотал я.

— А?!

— Нет, правда, — откидываюсь назад, полуприкрыв глаза, — Высокомерие, оно в статьях и правда есть. Но такое, знаешь ли… сентиментальное, родственное почти. По крайней мере — пока.

— Братские чувства? — моментально сообразил Мишка.

— Они! Образ безусловно младшего, но всё-таки брата… как?

Хмыкнув озадаченно, он не стал отвечать, отобрав у меня прочитанную прессу и наливая себе кофе. Перелистав газету, наткнулся на заметку о моей скульптуре, и поднял глаза.

— В переулке? Лучше места для скульптуры не смог найти?

— Лучше и не бывает! — отвечаю с уверенностью, которую не вполне чувствую.

— Пятнадцать тыщ народу за вчера только, чуть не подавились! — потряс он газетой.

— Значить, работает!

— Н-да?

— Пф-ф… Миша, ну ты вот тактик и стратег, и в шахматы уже немногим хуже меня, а… ладно! Концепция продумана от и до!

— В проулке?!

— В нём! Несколько дней народ будет давиться анчоусами в банке, создавая заодно ажиотаж. Создадут-создадут! Народищу в Париже много, хоть один из тыщи, а приедет, и што он увидит? Давку! Ажиотаж! Значит, не зря ехал, можно… и нужно рассказать. Хорошо ли плохо… но разговоров будет много!

— О как…

— Угум. Потом, как бы уступая давлению общественности, я разрешу… разрешу, понимаешь? Перенести… временно, из проулка — на один из проспектов Бельвиля.

— С условием! — подымаю палец, акцентируя внимание, — Вернуть по окончанию Выставки скульптуру на прежнее место.

— Подарить задумал? — прищурился брат, — Не жалко?