Университеты

В новомодный оптический прицел подъезд к дворцу виден как на ладони. Сейчас… сердце забилось чуть чаще, когда к парадному подкатил экипаж, и услужливый лакей подскочил, распахивая украшенную гербами дверцу.

– Он… – одними губами шепнул мужчина, заглядывая вышедшему из экипажа через прицел – в глаза. Тот, в прицеле, будто почувствовал что-то, повернув голову в сторону стрелка…

… и палец мягко нажал на спусковой крючок. Брусчатку – там, вдалеке, широко и красиво забрызгало кровью. И мозгами.

«– Пораскинул мозгами» – весело подумал стрелок, не испытывая ни малейшего почтения к Смерти. Он столько раз сталкивался с Ней, что воспринимал Старуху как добрую знакомую.

Отложив винтовку, мужчина скользнул к окну, закрывая его, тотчас задёргивая шторы. Минута, и он вышел из квартиры, беззвучно закрыв за собой дверь. Пластинка всё ещё кружилась, и Шаляпин пел, заполняя собой пространство в квартире, которой самой Судьбой суждено приобрести мистическую славу.

Элегантный, как настоящий лондонский денди, в слегка надвинутой на высокий лоб кепке и небрежно намотанном вокруг шеи лёгком шарфе, прикрывающем нижнюю часть лица, мужчина выглядел совершенно беззаботным представителем высшего класса. Без какой-либо поклажи в руках, не обременённый даже лёгкой тросточкой, денди легко сбежал вниз, учтиво поздоровавшись со встреченной немолодой соседкой.

Где-то там, вдали, свистели городовые и кричали люди, и за этим шумом слышалась человеческая трагедия. Но какое дело светскому человеку до уличных сценок? Жестом подозвав извозчика, денди вскочил в пролётку, называя адрес.

Часом позже, сменив несколько извозчиков и часть гардероба, мужчина был уже на вокзале, в вагоне второго класса, и попутчик, словоохотливый окающий купец в сюртуке английского сукна, с удовольствием поделился с ним свежей, с пылу с жару, сенсацией.

– Сергея Александровича убили!

* * *

– Пф-ф!

– Санька! Да штоб тебя! – заругался Адамусь, отбирая обфырканную кофием газету и пытаясь промокнуть влагу, пока брат махал руками и тыкал пальцами в газетные листы. Вместо салфетки под руки ему попалась не слишком чистая ветошь с верстака по соседству, которой мы протирали промасленные руки, и страницы стали не только грязными, но и промасленными.

Раздражённо кинув тряпку на бетонный пол ангара, и обтерев обмасленную руку об почти чистый комбинезон, он встряхнул газету, разворачивая листы поудобней, и замер, бегая глазами по строчкам.

– Однако… – сомнабулически произнёс литвин, ухватив суть статьи.

– Чево, чево там?! – заволновался Илья, потянувшись всем телом через столик, и едва не опрокидывая серебряный кофейник, ухватив его в последний момент.

– Князя Ходынского убили! – выпалил Санька, восторженно округляя глаза и вскакивая от переполнивших эмоций.

– Да ладно! – я перехватил газету, – Сергея Александровича?!

– … это печальный для России день… ага, ага… и правда убили!

– Вслух чти или сюды давай! – безапелляционно сказал помор, и я начал читать с выражением, с трудом иногда разбирая слова под потёками напрысканного кофе и машинного масла.

– Эт кто же так постарался? – озадачился Адамусь завистливо, будто охотник, мечтающий о знатной добыче, да вот незадача – опередили! Метафорическая голова знатной добычи повиснет теперь над метафорическим камином, но – не над его, Ивашкевича! Кто-то другой через несколько десятков лет будет рассказывать дребезжащим от старости голосом забравшимся на колени внукам о том, каким знатным охотником был некогда их старый любящий дедушка…

– Пулю в башку вогнать с трёхсот метров? Хе… – Санька заулыбался.

– А вот и не факт! – понял его Илья, – После англо-бурской додуматься кто угодно мог, да и умельцы на всякой стороне найдутся!

– Не без этого, – согласился я с ним, всё гадая, не мог ли провернуть операцию кто-то из наших, и чем это может аукнуться.

По всему выходило, что да, непременно аукнется… но как именно?! Затягивать гайки ещё туже царь-батюшка не имеет физической возможности. И без того уже ропщут скверноподданные, не запуганные, а скорее озлобленные бессудными расстрелами.

Восставших, а более всего непричастных, только при подавлении убито около десяти тысяч, если верить статистикам из МВД… А после – военно-полевые суды и вовсе бессудные расстрелы, облавы на виновных и не виновных, но неизменно – со стрельбой. Трупами, не влезающими в полицейскую статистику.

Тюрьмы переполнены, и сидельцы чуть сплошь – политические, бунташные! Чуть ещё, и уголовных не останется вовсе, а иваны, проникнувшись речами, грабить и убивать начнут не безыдейно, а по законам классовой и политической борьбы!

Ещё сильней затянуть, и будет уже не жестокость палачей, выплеснувшаяся за рамки целесообразности, а натурально – народы Гога и Магога[63], пошедшие войной на народ Божий. И дубина народной войны поднимется в таком разе, и не исключено, что тоже… эсхатологически[64]!

На шум подтянулись Уточкин с Ефимовым, уже закончившие обедать и курившие в сторонке, обсуждая какую скабрезную историю, произошедшую с общим их знакомым.

– Что с-с… – затянул Уточкин, как всегда заикаясь при волнении.