Unknown

Н аат а .ш иияя.

Мееищаажш нова

Мееищаажш нова

к|

к|

рассказы!

Мещанинова Наталия Викторовна

М 56

М 56

Рассказы. — СПб.: Сеанс, 2017. — 128 с., ил.

Наталия

Наталия

Мещанинова — кинематографист, автор сценариев к фильмам «Еще один год» Оксаны Бычковой и «Аритмия» Бориса Хлебникова. В 2014-м Меща­нинова дебютировала как режиссер с фильмом «Комбинат „Надежда“». Эта книга — ее литературный де­бют. Проза Мещаниновой — ярост­ная и нежная, прямая и личная, ви­димая и ощутимая.

I5ВN 978-5-905669-33-0

© Мещанинова Н. В. © «Сеанс», 2017 (состав, макет)

содержание

страхи 4

литературный эксгибиционизм 20 секреты 38

гены 54

желание 80

ма 110

5!

X ей а н о

С самого раннего детства почти все мои стра­хи были связаны с матерью. То ли от того, что она была «сердечни- ца» (врожденный порок сердца), то ли от того, что в детстве лет до ше­сти я ни разу не видела свою мать счастливой, а только в истерике... Короче, с самых молочных зубов я больше всего боялась, что она ум­рет. Ее собьет машина. Да, она бу-

дет возвращаться с работы и ее со­бьет машина. Уже сбила. Я смотрю в окно, сидя по-лягушачьи на подо­коннике, — она не идет с работы. Вот приехал автобус, вот все идут муравьиной цепочкой от остановки по домам. А мама не идет. Ее точно сбила машина! Или нет. Она выпадет из окна. Просто будет вешать белье или мыть окно и не удержит равно­весия. Выпадет. Пятый этаж, трудно выжить, выпав из окна. Или нет. Она умрет от инфаркта. Один инфаркт уже у нее был. Второй не пережить. А если что-нибудь случится со мной? Она умрет от горя. Или от инфаркта, который будет от горя.

Мать нельзя было волновать — я это быстро усвоила. Поэтому я с пеле­нок научилась искусно врать. Это не избавляло мать от волнений, но соз­давало иллюзию того, что я ее бере­гу, и мой страх за ее жизнь немного отступал. Для матери у меня всегда было все хорошо — я училась на пятерки, посещала кружки, писала стихи, убирала в комнате игрушки. Страх расстроить мать был сильнее правды, сильнее эгоизма. Страх по­терять мать был парализующим.

Еще я очень боялась войны. Не знаю, откуда это взялось, меня войной ни­кто не пугал, и хотя дедушка был ра­нен на войне, он ни разу не растре­вожил мое воображение рассказом о боях. И кино про войну я не смо­трела — мне была невыносима даже мысль об этом. Думаю, что страх во­йны пришел из сна. Он повторялся, почти всегда один и тот же — я муж­чина, воин, я мчусь через поле к лесу. За мной летит немецкий вертолет, я чувствую спиной, что автоматная очередь, бегущая по мокрой траве, сейчас настигнет меня. Так и про­исходит — меня прошивает огром­ными пулями и мне адски больно. Я слышу торжествующую немецкую речь. Дальше я умираю. Потом про­сыпаюсь, но не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, закричать тоже не могу, лежу мертвым бревном и ду­маю: вот теперь, когда меня убили на войне, моя мать точно помрет от горя. Сны про войну, шелестя как та­раканы, переползали из ночи в ночь. Они чередовались со снами, где мать падала со скалы и с глухим стуком разбивалась о камни.

Подружка сказала — надо написать свой страх на бумажке, как будто это уже случилось, но обязательно шифровкой, и тогда страх пройдет. Я где-то вычитала шифр: пишешь алфавит сперва сверху вниз, потом напротив его же — снизу вверх. По­лучается такой шифр: А-Я, Б-Ю, В-Э и так далее. Написала этим шифром: Фяфя стсяхя сты фязчун (мама попа­ла под машину). И положила куда-то на полку. Мать нашла, подумала, что я опять лунатила, понесла жен­щинам на работу показать, что вот, я лунатик, пишу во сне всякую хер­ню. Женщины поудивлялись и бу­мажку затерли. А потом мама, спу­стя несколько лет, и вправду попала под машину и еле выжила. Мы, все, кто ее знал, литрами сдавали кровь. Я настаивала, чтобы у меня брали больше крови, больше! Приходила каждую неделю в станцию перели­вания крови, меня выгоняли, потому что нельзя часто сдавать кровь. Мать долго находилась между жизнью и смертью, я жила в ее больничной палате. Когда она особенно тихо спала, я с ужасом смотрела на ее живот. Нет, фух, он еле-видно при­поднимается, она дышит, она жива. Я во всем винила себя. Зачем было писать это, да еще и шифром? Мне казалось, что это подействовало, как заклинание. Что напишешь — то сбывается. Эта теория подтверди­лась неоднократно, но была сама по себе не сильно доказательная, ни­кто не верил мне, что нельзя писать плохого — сбудется.

Но это все потом, а тогда, в детстве страх маминой смерти был необо­снованным, где-то внутри меня уже существовала эта потеря, стоило о ней подумать, как она отзывалась тягучей болью. Я никогда не гово­рила маме об этом.

Но было много и реальных стра­хов! Плохие компании. Плохие кучки прыщавых подростков перед школой, грязные, воняющие таба­ком руки тянутся к твоей позапро­шлогодней, но чистенькой юбочке. Приходилось выжидать на дороге и идти рядом с кем-то из учителей. «Здрааааасьте, Инна Александров­на! А я с вами! Ага! Все хорошо! Вы­учила уроки, как же!»