Unknown

Как всегда, то есть как на любой зоне, мы пытались заводить у стены барака, обращенной к запретке, маленькие огороды. Пытались выращивать лук, редиску, морковь. Но редко удавалось этим попользоваться: надзиратели периодически вытаптывали любую съедобную зелень. НЕ ПОЛОЖЕНО! Мы тем самым нарушали режим содержания: пытались питаться СВЕРХ положенного. Правда, мы приноровились есть тысячелистник, подорожник, листья одуванчика. Все это в зоне росло. В воскресенье был выходной (единственный выходной, суббота была рабочим днем). И вот утром, после положенного завтрака в столовой (пшенка чаще всего, очень редко — гороховый суп) мы заваривали кастрюлю с чаем, делали бутерброд с травой (тысячелистник, подорожник, одуванчик — все это слегка поливалось растительным маслом) и пировали. Помню, сидим вокруг заваренной кастрюли с чаем — на улице, у стены барака, я, Солдатов, Назарян, Руденко, Мазур, Анцупов, Нечипоренко, — только собираемся пить "индию" с травяным бутербродом, смотрим — кого-то нет. "Где же Бадзьо?" Инженер из Днепропетровска Нечипоренко понуро машет рукой. Я соображаю, что между ним и Юрой Бадзьо пробежала кошка. Оба были украинские сепаратисты, но Нечипоренко был, так сказать, националист-антикоммунист, а киевлянин Бадзьо оставался марксистом. Видно, поругались по идеологическим мотивам. Я иду за Бадзьо: "Пойдемте, все собрались, чай заварен и такой вкусный салат!" У бедного Бадзьо слюнки текут, при его больном желудке салат был бы кстати. Но он твердо режет: "Нет, туда, где Нечипоренко, я не пойду. Он мой идейный противник!" Я возвращаюсь к компании, пересказываю ответ социалиста. Нечипоренко вспыхнул: "Подумаешь, идейный противник! Вы, Владимир Николаевич, мне заклятый враг, но я же сижу с вами в одной компании". Вот такое признание! И при этом мой лютый враг готов был поделиться со мной последней рубашкой. За 15 лет лагерей я вынес твердое убеждение: может быть, с иными националистами и возможна глубокая ненависть, но во взаимоотношениях с украинцами, как бы они ни проклинали москалей, всегда оставалось что-то родственное, всегда лежала на дне души какая-то симпатия, близость, что-то невыразимо единое. Ну нет у меня личной вражды к малороссам, как бы они ни изгалялись в москвофобии! И ведь при этом я не признаю отдельной от России незалежной Украины, считаю теперешний режим Кучмы незаконным и антинациональным.

 

Впрочем, дружеские отношения у меня были и с латышами, и с литовцами. Я знал хорошо 25-лет-ника Людвикаса Симутиса, 25-летника Паулайтиса, других тяжеловесов. Все они не любили советскую власть, но русофобии в них я тогда не замечал. Я имею в виду ветеранов вооруженной борьбы, а вот молодежь, сидевшая в 60-е годы на 17-м, 7-м и 11-м, те были настроены антирусски. Русофобия появилась у питомцев советского режима в интеллигентской и студенческой среде Таллина, Тарту, Риги, Вильнюса, Каунаса. Причем с нацистским привкусом.

 

Недаром те интеллектуальные латыши с советскими дипломами теперь устроили подлинный апартеид для русских в суверенной Латвии и в Эстонии.

 

Яркой фигурой на зоне был Евгений Михайлович Анцупов, историк из Харькова, демократ, человек исключительной честности и порядочности. Была у него своя излюбленная идея: он был приверженец цикличности в историческом процессе, причем до такой степени, что был уверен в почти буквальной ПОВТОРЯЕМОСТИ исторических событий через несколько столетий или тысячелетий. Некоторые называли его "русский Шпенглер". На моих глазах Анцупов и Мазур крепко поспорили, я их разбивал, был арбитром. Анцупов заявил (спор был в 1981 году), что в 1981—1987 годах непременно случится третья мировая война, Советская Армия дойдет до Рейна, ну и так далее. Правда, предрекал и гибель государства Израиль. Теперь-то очевидно, что Анцупов проиграл, а Мазур выиграл. Выехавший после освобождения с больным сердцем в Германию Евгений Михайлович ни там, в Европе, ни в письмах в Россию никого не смог убедить в правоте своей концепции. И еще: он был искренним демократом, каких очень мало среди этой породы. И он искренне пытался примирить почвенников с либералами, патриотов с "пятой колонной". В 1989 году, уже в перестройку, я встретил его во Франкфурте-на-Майне, жил он с семьей на положении беженца, был кров, пища, одежда, но не более того. Все планы ушли в песок. Что-то главное в жизни исчезло. В 1995 году я узнал о его кончине.

 

Сейчас, перебирая в памяти лица солагерников, вспоминаю, сколь многие умерли уже после освобождения. Владимир Тельников из группы Трофимова, Вадим Козовой из группы Краснопевцева, соратник Солдатова Артем Юскевич (умер в результате инфаркта от неразделенной любви), Иван Чердынцев из группы кишиневских социал-демократов (группа Драгоша), Геннадий Темин, отсидевший 25 лет, поэт Валентин Зэка (Соколов) и вот Анцупов. Все ли ушли в тот мир, познав тайну бытия? Смысл жизни?