Unknown

– Вообще-то, именно это я и имела в виду. Разве родители не поощряли ваше образование? – Он пока отказывался обсуждать родителей. Но я не перестану искать ответы.

Он пожимает плечами.

– Мои «родители» поощряли меня как можно меньше.

Я приподнимаю бровь, ожидая продолжения, но он отворачивается.

– Океан тих, – вместо этого говорит он. – Когда ты внизу, даже твои мысли звучат тихо. Все просто исчезает на фоне этого безмятежного морского простора.

Я импульсивно бросаю взгляд на аквариум с соленой водой.

– Думаю, вы жаждете того же, – говорит он, привлекая к себе мое внимание.

Я не подтверждаю, но и не опровергаю его слова.

– Разве вы не собираетесь задать вопрос, доктор?

Я медленно качаю головой.

– Мы здесь ради вас. Главное не то, что я думаю по этому поводу, а что думаете вы.

– Но разве вы не умираете от желания узнать, чего, как я думаю, вы жаждете?

Да. Ответ прожигает меня, опаляя заднюю часть горла, но я сдерживаюсь.

Он подтягивает штаны и садится прямее.

– Держу пари, вы держите здесь аквариум, потому что жаждете того же момента уединения.

У меня вырывается легкий смешок.

– Так теперь вы здесь доктор?

Выражение его лица меняется, и у меня перехватывает дыхание.

– Я хотел бы задать вам вопросы. Мне бы очень понравилась эта игра.

Если благодаря этому его бдительность ослабнет – хотя бы на долю секунды, – тогда я согласна.

– Хорошо, давай сыграем. – Я сажусь на стул и скрещиваю щиколотки. – Нет, Грейсон. Я не жажду одиночества, потому что каждый день провожу время в одиночестве. – Я вызывающе поднимаю брови.

– Это не то же самое, – возражает он. – Одиночество и уединение – разные понятия.

Я делаю вдох, с силой заставляя легкие расшириться.

– Так значит, это такой вы меня видите? Одинокой?

Он качает головой.

– Сегодня я доктор. И я задаю вопросы. Вы одиноки?

Я провожу языком по зубам, пытаясь скрыть порыв нахмуриться.

– Иногда да. Время от времени каждый чувствует себя одиноким. Такова человеческая природа.

Он погружается в игру, в свое представление.

– Но вы думаете, что справляетесь с этим лучше большинства. Не так ли? Почему? Потому что вы психолог?

Я сдерживаю смех.

– Нет, потому что мне не нравится… – Я резко останавливаюсь.

Он наклоняет голову.

– Что вам не нравится? Отношения? Слишком сложно? Слишком интимно?

– Я не особо люблю людей, – признаюсь я.

Уголок его рта приподнимается.

– Психолог, который не любит людей. Как так получилось?

Я выдыхаю.

– Мне интересно изучать людей, а не то, что они могут делать или чувствовать по отношению ко мне, – поясняю я. – В этом разница между обычным потакающим своим слабостям человеком и самосознательной личностью. Как психолог, который много лет этому учился, я понимаю людей на таком уровне, которого нет у большинства. В целом люди эгоистичны и утомительны. Я просто предпочитаю анализировать их, а не стремиться к близким отношениям с ними.

Он скрещивает руки на коленях, пристально глядя на меня.

– Это либо самый правдивый ответ, либо самый уклончивый. Что в любом случае раскрывает ваш страх.

От холодных мурашек на затылке я замираю.

– Мой страх. Вы собираетесь поставить мне диагноз, доктор Салливан?

Он откидывается на спинку, прерывая зрительный контакт.

– Разве вы еще сами не поставили себе диагноз?

– Это логичное предположение. – И ошибочное. Я никогда не анализировала себя. Даже в колледже, когда каждый студент-психиатр рассматривал свои мозги под микроскопом. В то время у меня была теория, согласно которой, прежде чем один человек сможет поставить диагноз другому, сначала ему придется победить своих внутренних демонов.

Крайне сложная задача. Вскоре я поняла, что легче сосуществовать с демонами, чем изгонять их. Как только я приняла это, мне было достаточно легко двигаться вперед, даже добиться успеха. И мне это удалось. Забраться прямиком на вершину карьеры.

– Логичное предположение, – повторяет Грейсон. – Тогда, то, что вы патологическая лгунья, это тоже логическое предположение?

Он хочет заманить меня в ловушку. Вызвать реакцию. Я выпрямляюсь, стараясь не обращать внимания на боль в пояснице. Грейсон хмурится. Недостаточно, для выражения беспокойства, но лишь слегка, чтобы показать, что он замечает мой дискомфорт.

– Вы чувствуете, что я солгала? – Спрашиваю я.

– Нет, – говорит он. – Я не думаю, что вы лжете пациентам. Я думаю, вы лжете самой себе. Особенно о страхах.

Я говорю тихо и бесстрастно.

– Это суровая оценка. Даже если так, то мы все в какой-то степени лжем себе. Так разум нас защищает. Если бы мы осознали, насколько мы незначительны, ну, – смеюсь я, – тогда мы могли бы потерять волю к жизни.

– Потерять волю к жизни. Интересно. – Он подается вперед, глядя на меня, как на паззл. Он любит паззлы.

Я еще глубже вжимаюсь в кресло. Прикасаюсь ко лбу, желая избавиться от внезапной боли.

– Вы много думали о предстоящем суде? – перевожу я тему.

– От чего вы пытаетесь защититься?

– Что?

– Вы сказали, что ложь себе – это защитный механизм. Я хочу знать, чего вы так стараетесь избежать. От чего вам нужна защита?

Я хватаюсь за подлокотники и приподнимаюсь, чтобы встать.