Unknown

– В вашей ситуации может быть только один выход. Поскольку вы очень цените выбор, я предлагаю выбирать с умом. – Я разрываю связь, повернувшись к письменному столу и беря блокнот. – Симфорофилия. Вы знаете этот термин?

– Парафилия – это сексуальное отклонение. – Он ухмыляется, но взгляд его глаз остается выжидающим. – Я сделал домашнее задание перед нашей первой встречей. Считаете, что у меня отклонение? Ничего нового.

Я приподнимаю бровь.

– Но конкретно ваше отклонение очень даже новое, – возражаю я. – По теме симфорофилии нет никаких эмпирических исследований. – Отчасти поэтому я не прекращаю сеансы. Документация на основании подтвержденного случая будет первой в своем роде и единственным исследованием, в котором фигурирует серийный убийца. Другие причины – личная мотивация.

– Я чувствую ваше волнение, – говорит Грейсон, растягивая губы в улыбке. – Или это возбуждение? – Он втягивает воздух, заставляя меня краснеть.

Я облизываю губы и открываю блокнот.

– Широкое определение простое: вы испытываете сексуальное удовлетворение от инсценировки катастроф. Однако это слишком просто. Конкретно ваше отклонение – это садистская симфорофилия. Мы собираемся копнуть глубже и выяснить, почему вы обратились к театральной психодраме вместо того, чтобы поджигать или устраивать дорожные аварии. И ваша виктимология... Ваш процесс выбора жертвы является ключевым моментом.

Большинство психопатов испытывают облегчение, когда, наконец, получают объяснение, почему они такие, какие они есть, даже если они восстают против лечения.

Только не Грейсон. Опущенные краешки рта и поднятые брови говорят о недовольстве.

– Вы не согласны с диагнозом?

В повисшей тишине слышно его ровное дыхание.

– У каждого замка есть ключ.

Я хмурюсь.

– Это метафора.

Его рот сжимается в твердую линию. Он больше ничего не скажет. Я решаю, что на этом достаточно, и заканчиваю сеанс. Я пересекла комнату и открыла дверь, чтобы позвать офицера.

Я жду в приемной, пока Грейсона отстегивают от напольных кандалов и надевают наручники, чтобы перевезти обратно в Котсворт. Это утомительный и шумный процесс, который вызывают у меня вспышку раздражения каждый раз, когда звенят цепи и щелкают замки.

Когда он готов, сотрудник тюрьмы сопровождает его к другим вооруженным офицерам в комнате ожидания. Проходя мимо, Грейсон касается моей руки. Просто легкое поглаживание, которое можно было бы принять за случайность, но от прямого контакта кожу в точке соприкосновения жжет огнем. Удар пальца по ладони достаточно силен, чтобы овладеть всеми моими чувствами.

Это не было случайностью.

Я закрываю дверь и накрываю ладонью место, которого он коснулся.

Глава 6

ВЗАПЕРТИ

ГРЕЙСОН

Двери тюрьмы закрываются совсем не с таким лязгом как в кино. В современных учреждениях, таких как Котсворт, используются решетчатые двери с толстой панелью из оргстекла, чтобы заключенные третьего уровня, такие как я, не имели никакого контакта с внешним миром.

Мне приказывают войти в белую камеру и встать лицом к койке. Когда я оказываюсь спиной к офицерам, один из них снимает с меня наручники, затем дверь камеры встает на место с глухим щелчком и звуковым сигналом. Как только дверь закрывается, запирая меня внутри, я оборачиваюсь.

Котсворт не практикует одиночное заключение. Теперь это называется ограничением повышенной безопасности. Весь прошлый год у меня была одна комната размером шесть на восемь. Пространство скудно украшено единственными вещами, которые я ценю в этой жизни.

Мне не нужно много вещей. Слишком много вещей могут загромождать жизнь, отвлекать от того, что действительно важно.

На единственном пластмассовом столе сложены коробки с паззлами. На последнем собранном был изображен живописный вид на побережье штата Мэн. Отправлено одной из поклонниц. У меня их несколько. Охрана называет их «ждулями».

В центре камеры к потолку прикручена перекладина для подтягиваний. Разработанная так, чтобы заключенные не могли причинить себе вред. А на самой длинной стене висят два больших плаката: Келлский замок и лабиринт. Плакат с лабиринтом я достал сам. Другой был подарком поклонниц.

Свет гаснет, и тусклая дорожка на потолке освещает камеру жутким оранжевым свечением. Оставался час до кромешной тьмы. Я стягиваю комбинезон, кидаю его в угол и подтягиваю рукава. Ложусь на койку и смотрю на оранжевые отблески на потолке.

В тюрьме все зависит от графика и порядка. Большинство сокамерников провели всю жизнь в хаосе, что делает тюремное заключение мучительным наказанием. На меня строгие правила действуют по-другому. Когда я рос, мне говорили, когда есть, когда спать, когда срать. Быть здесь – все равно, что вернуться домой, и я жду своего часа так же, как и там.

Ничто не остается прежним.

Изменения – это единственная константа, на которую вы можете положиться.

Вы либо адаптируетесь, либо нет. Этот выбор делит заключенных на две категории. Те, кто ждут, и те, кто восстают. Один умный человек однажды сказал мне, что ожидание чего-то может свести с ума здравомыслящего человека. И это место полно безумия.