Unknown

Никакого отрицания. Никакого раскаяния. «Какое они имеют значение». Если бы этот человек сидел в моем кабинете, я бы сделала заметку исследовать антисоциальный спектр, чтобы определить, проявление ли это какой-то конкретной психопатии. Но мы не в моем кабинете, и у меня есть время только признать, что она есть.

– Я психолог, – говорю я, на мгновение помедлив, прежде чем взять следующий ключ. – Я могу вам помочь. Ну, теоретически. По правде говоря, мне все равно, выживете вы или умрете. Я просто не хочу, чтобы ваша смерть была на моей совести.

Вот оно. Жестокая честность. Где бы ни был Грейсон, я уверена, что его губы расплылись в дьявольской улыбке.

– Если это правда, и вы совершили преступления, в которых вас обвиняют… тогда этот человек по ту сторону громкоговорителя не позволит вам уйти отсюда живым. Я не уверена, что могу сделать что-то, чтобы вас спасти.

– Что, черт возьми, с тобой не так? – Кричит он мне. – Боже, ты такая же больная, как и он.

Я пожимаю плечами. Может быть. Вероятно. Но адреналин в крови иссяк, и физическое истощение не способствует проявлению терпения. Еще до того, как Грейсон вошел в мой офис, я уже все решила. Настоящих садистов невозможно реабилитировать.

Даже если бы в моем распоряжении было все время вечности, чтобы излечить этого человека, я бы не добилась успеха.

Где-то в глубине души шепчет голос. Я уже была раньше на этом месте, стояла у обрыва. Это был момент, когда я впервые осознала, что веду нескончаемую битву, веду ментальную войну, у которой нет конца.

Во время этого открытия, этого принятия я сломала человеческий разум. Я настроила его психоз против него, и этот психоз поглотил его. Стал его концом.

Моя грудь горит, дыхание прерывистое. Я втягиваю в легкие прохладный воздух, чтобы погасить этот пожар. «Теперь, когда ты узнала правду, ты больше никогда не увидишь лжи. Ты свободна».

Свободна. Свободна говорить и действовать без стыда.

– Мне не стыдно из-за того, что я сделала, – говорю я, опираясь на камень. – Мне стыдно, что я скрывала это от себя. – Слабость, которой я поддалась, когда проснулась на больничной койке. Отрицание. Я подпитывала иллюзию, потому что не могла – не хотела – принять правду.

Я смотрю на подвешенного.

– Где Майкл, Роджер?

Он крутится, пытаясь освободиться, но у него нет шансов.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Я нетерпеливо сдуваю челку с глаз, уперев руки в бедра.

– Ты похитил маленького мальчика. И где-то спрятал его. Если хочешь, чтобы я тебя спасла, ты скажешь мне, где он. Майкл жив?

Моя рука поднимается вверх. Я дразняще щелкаю по ключу.

Он кричит:

– Да! Хорошо. Да. Мальчик жив.

Я дергаю ключ. Тело Роджера поднимается выше. Всхлип облегчения сотрясает его тело.

Внезапно я понимаю, что Грейсон играет по своим собственным правилам. Он управляет механизмом. Ключи привязаны к веревкам, а веревки прикреплены к хитрому устройству, которым управляет Грейсон. Он держит все под контролем.

Мы держим все под контролем.

Жизнь Роджера зависит только от Роджера.

«Мы даем им возможность покончить с собой».

Если я хочу спасти этого человека, все, что мне нужно сделать, это выбить из него признание. Здесь должна быть загвоздка – Грейсон никогда не давал ни одной из своих жертв реального шанса. «Он делает это для меня».

– Где Майкл? – Спрашиваю я.

Он не отвечает. Затем, когда я беру ключ, он говорит:

– Подожди. Я не готов.

– Как не были готовы дети, которых ты украл и убил. – Я хватаю ключ и тяну за него.

Роджер падает. Пальцы ног задевают кислоту, и он кричит.

– Итак, где ты держишь мальчика?

– Пошла… – Он сгибает колени, пытаясь удержать ступни над кислотой. – Если я скажу … тогда я сяду в тюрьму. Ты знаешь, что делают в тюрьме с такими, как я?

– Ты боишься этого больше, чем смерти? – Бросаю я вызов. – Если так, то скажи. Если ты выбираешь смерть, то этот человек тебе поможет. Он предоставит тебе свободу умереть.

– Свобода? – Он плюет в меня. – Ты сумасшедшая.

– Это уже второй раз, когда ты оскорбляешь мое душевное состояние. – Я спрыгиваю с камня, и в этот раз моя спина уже не воет от боли. Я с облегчением вздыхаю. – Ты оказываешь себе медвежью услугу, Роджер. И у тебя есть всего лишь несколько часов, чтобы сделать выбор.

Не в силах сохранять такое положение, он опускает ноги. Оглушительный крик эхом разносится по лабиринту, когда его ноги погружаются в жидкость.

– Боже, пожалуйста, я не хочу так умереть.

Я встаю на камень.

– Как погибли твои жертвы?

Его дыхание затуманивает воздух вокруг его головы.

– Иди к черту.

Я там уже была. Я встаю на носочки и беру ключ. Металл приятно холодит разгоряченную кожу.

– Подожди, – снова говорит он, изо всех сил стараясь держать изъеденные кислотой ноги над резервуаром. – Я ничего не мог с собой поделать. Это болезнь.

– Как? – Требую я ответа.

– Дерьмо. Отлично. Блять. Хорошо. Я их душил. – Он раскачивается, пытаясь вылететь за пределы контейнера.

На меня накатывает жестокое воспоминание об отцовских руках на моей шее. Отвращение перерастает в ярость.