Unknown

— Я не трогал ее, — говорит Шоу, его голос хриплый. — Я оставил ее свежей для тебя. Настолько свежую, насколько можно найти в наши дни, когда они сосут и трахают все, что ходит. Тебе даже не нужно больше покупать им ужин.

Его верхняя губа кривится от отвращения, как к распущенности женщин, так и к потере вызова, когда охота становится слишком легкой.

— Только не говори, что тебе нравятся девственницы, — насмехаюсь я.

Он действительно такой чертовски банальный.

— Нет, — смеется Шоу. — Я просто не хочу ловить крабов.

Я кладу лицензию обратно на стойку с тихим щелчком.

Меня больше не интересует эта конфронтация с Шоу. Гораздо более насущные проблемы требуют моего внимания.

Я направляюсь к двери, планируя уйти без лишних комментариев.

Но чувствую за спиной самодовольное удовлетворение Аластора. Его счастье мне не нравится.

Я останавливаюсь в дверях и снова поворачиваюсь.

— Знаешь, Аластор, — говорю я. — То, как ты говоришь об этих женщинах... это именно то, что я чувствую по отношению к тебе. У тебя отвратительный вкус. Просто стоя в этой квартире, я чувствую, что подхвачу эстетический герпес.

Улыбка исчезает с его лица, оставляя на его месте пустое отсутствие.

Этого недостаточно.

Глядя ему прямо в глаза, я даю обещание, — Если мы снова окажемся в комнате наедине, только один из нас выйдет оттуда дышащим.

На следующее утро я смотрю на входную дверь дома Эрин Уолстром. С покосившегося многоэтажного дома облупилось столько краски, что трудно сказать, был ли он изначально голубым или серым. Похоже, в доме живет неприличное количество людей, о чем свидетельствуют лампочки, которые зажигаются, когда один за другим жильцы поднимаются с постели. Половина окон закрыта простынями вместо жалюзи, а в одном случае - квадратом алюминиевой фольги.

Через некоторое время жильцы начинают спускаться по крутым ступеням, некоторые из них несут рюкзаки или сумки через плечо, а один тащит под мышкой огромный портфель.

Я вижу сладострастную рыжую женщину, обладательницу пропавших водительских прав. Она что-то кричит в дом и торопливо спускается по ступенькам, направляясь в сторону автобусной остановки.

И тут, когда я думаю, что это, должно быть, все, дверь снова открывается.

На лестничную площадку выходит Мара Элдрич.

Я вижу призрака.

Она умирала, почти умирала. Истекала кровью на земле.

Но ее фигуру, длинные темные волосы, широко расставленные глаза невозможно перепутать. На ней тяжелый вязаный свитер, который свисает вниз, закрывая бинты, которые могли остаться на руках. Под свитером - поношенные джинсы и грязные, потрепанные кроссовки.

Кто-то помог ей?

Это кажется невозможным - посреди ночи, в глуши.

Как же она это сделала?

До ближайшей дороги было три мили. Она не могла сделать и трех шагов.

Я не люблю загадки и уж точно не люблю сюрпризы. Я смотрю, как она спускается по лестнице, с чувством глубокого беспокойства.

Я иду за ней по Фредерик-стрит, оставляя между нами достаточно места.

Ветер дует ей в лицо, заставляя ее волосы плясать по плечам, а сухие листья - ударяться о ее ноги. Когда тот же воздух достигает меня, я чувствую запах ее духов, низкий, теплый аромат, смешивающийся с пыльной сладостью гниющих листьев.

Она одета с ног до головы в мешковатые джинсы и толстовку, не давая и намека на то, как привлекательно она выглядит обнаженной и связанной. На мгновение я пожалел, что не сделал снимок на телефон. Детали уже теряют четкость в моем сознании. Я с трудом вспоминаю точную форму и цвет ее сосков и изгиб бедер.

Как она жива?

Аластор не знает.

Должно быть, она не видела его лица, иначе он сидел бы сейчас в камере. Она видела мое лицо, это я знаю точно. Либо она забыла его в своем бреду, либо не знает, кто я такой. Что именно?

Я был так уверен, что она мертва.

Ненавижу ошибаться.

Тем более ненавижу за то, что это случается так редко.

Мой гнев вспыхивает на девушку.

Это ее вина. Она виновата в том, что бросила вызов судьбе, устремившейся к ней.

Мы подошли к кафе. Она ненадолго заходит в здание и выходит оттуда в фартуке, застегнутом на талии, с волосами, собранными в хвост. Она сразу же приступает к обслуживанию гостей за столиками на открытом воздухе.

Я присаживаюсь в другом кафе на противоположной стороне улицы, задерживаюсь над кофе и тостами, чтобы понаблюдать за ней.

Она работает быстро и эффективно и, похоже, знает большинство посетителей. В перерывах между обслуживанием она останавливается, чтобы поговорить с теми, кого знает лучше всего. В какой-то момент она качает головой и смеется, звук доносится до нас через дорогу.

Меня смущает, что она снова на работе. Что она болтает и смеется.

Она ведет себя так, будто ничего не произошло. Как будто ночь в лесу была лихорадочным сном. Как будто она знает, что я смотрю прямо сейчас, и дразнит меня.

Это не может быть правдой.