Унтер-офицер Истомин. Красно-белые волны в Царицыне и окрест

Разбудил крик из штабного вагона – вызывали начальника охраны матроса-балтийца. Тот не торопясь смерил Носовича надменным взглядом, взял винтовку и вышел. Вдруг за окном послышались лёгкие шаги Малы и Носович бросился к окну. Лошадь увидела его, вскинула голову и радостно заржала.

– Выводи шпиона!

Около штабелей дров для паровозов стояла расстрельная команда в кожаных куртках с винтовками у грязных сапог, рядом вчерашние судьи и Мала на поводу. На душе стало умиротворённо.

– Умру на глазах у Малы, не в одиночестве, не безвестно. Уже отрадно! – Носович презрительно посмотрел на судей, подошёл к Мале и поцеловал. – Прощай, друг верный. Расскажи, как сможешь, про последние дни мои. – Бросил на землю шапку, закинул назад голову и трижды размашисто перекрестился. – Прощай жизнь, любимая супруга, любимое Отечество! Прими меня, грешного, Боже милостивый!

– Это он! – послышался крик из-за шторы штабного вагона. – Отменить расстрел!

Носович резко обернулся, но увидел только половину мутного силуэта в кителе. Повели обратно в вагон охраны, накормили и под конвоем отправили в городскую каторжную тюрьму. Начальник тюрьмы сам отвёл в одиночную камеру номер 19 и послал надзирателя к себе домой за подушкой и двумя одеялами.

– Не узнаёте, Ваше Превосходительство? Я сын Нарежного, каптенармуса эскадрона юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Вы у нас служить изволили вахмистром. А отец потом перевёлся в Уланский полк. Там дослужился до вахмистра. А я помог бы Вам бежать, но лично отвечаю головой, расстреляют с женой. Простите великодушно. Уж очень важный Вы арестант. Но можете дать адрес родственников. Не приведи Господь, сообщу всенепременно… Вторая неделя Великого поста уже. Пришлю батюшку.

На следующий день допрашивал начальник контрразведки главковерха Антонова-Овсеенко, бывший офицер Николаенко:

– В Москве создают Красную армию.

– Предлагаете вступить? Увольте!

– Жизнь спасти.

– Присягу Отечеству за шкуру не продаю.

– Позвольте объяснить Ваше положение. Мы ловим немецких шпионов в тылу и царских офицеров, которые пробираются на юг в Добровольческую армию к генералу Алексееву. Вас подозревают и в том, и в другом. На расстреле всего лишь подтвердили Вашу личность. Вейсман добивается приведения приговора в исполнение и, уверяю Вас, добьётся. Молод, но хитёр не по годам. Втирается в доверие, сочувствует, обещает помочь, а сам червяком лезет в душу, документирует и в суд несёт. Ему – новая должность, человеку – смерть. Но и этого мало! Приходит в камеру, говорит утром отпустят. Арестант по радости душевной ещё рассказывает, а Вейсман снова несёт. А утром лично расстреливает. Видели матроса с лентами до причинного места? Комиссар Губин, живодёр, четыреста человек под ружьём, грабят город во имя революции, расстреливают семьи, причём сначала детей. Юноши сидели с Вами в камере. Губин приказал подвесить за кисти и стрелять в живот каждые пять минут. С Вами также будет.

– Пусть увидят, как с достоинством умирает русский генерал.

– Желаете позволить садистам и морфинистам насладиться мучениями и убийством или всё же послужить Отечеству?

– Ваши слова плохо сочетаются с занимаемой должностью.

– Думайте, генерал. Вы же умный человек!

– А если Вы хитрее Вейсмана?

– Сему буду только рад. Красную армию создаёт знакомый Вам генерал Бонч-Бруевич.

– Учились в академии.

– Я послал телеграмму, упомянув Ваше искреннее желание употребить военные таланты на благо революционного отечества. – На лице Николаенко появилась сдержанная улыбка.

– Благодарю.

В полдень тюрьма зашумела. В камеру вошёл бледный начальник тюрьмы:

– Будьте готовы ко всему, Ваше Превосходительство, мужайтесь. Вот 25 рублей мелочью. Набрал в карманах на удачу. Авось поможет, пригодится.

– Куда его? – послышался голос из коридора. – За третью линию, в расход?

– В расход его, Митяй! Промеж дров!

Вошли трое конвойных лет шестнадцати в шинелях и с шашками до пола, в руках винтовки пехотного образца, штык примкнут только у Митяя.

– Заряжай! – приказал Митяй.

Обеими руками попытались передёрнуть затвор, уперев приклады в живот, а стволы в пол.

– Дайте сюда, а то ненароком застрелитесь, – распорядился Носович. – Передёрнул затворы и поставил на предохранитель.

Митяй расписался в тюремной книге.

– Снимай шинель, давай шапку. В гробу не согреешься. На выход!

Было холодно. Носович пошёл быстрым шагом, чтобы согреться.

– Куда спешишь, жлоб? На том свете кабаков нет!

– Офицерьё с похоронным маршем хоронят. Давай споём!

Носович покосился назад. Выхватить у Митяя винтовку, штыком в живот, второго прикладом, третьего выстрелом и укрыться в домах. После подавления восстания не выдадут. Нет! Всё-таки свои, соотечественники, души замусорены интернационалистическим бредом. Есть ещё время до расстрела, поймут, что после трёх лет на фронте русский генерал не может быть немецким шпионом.

Пришли на вокзал. Собралась толпа любопытных:

– Во сколько расстрел? Давай быстрее, мёрзнем.

– Не спрятаться в домах! – понял Носович и похвалил себя за отказ от побега. – Свою жизнь погублю, но три сохраню.