Унтиловск

Так, размышляя об этом вполума, шел я домой со службы, близоруко щурясь и жмурясь от снежной синевы. Снег летел и летел, а я шел и шел. И вдруг, поскользнувшись на покатости, отчаянно взмахнул руками. Я ушибся бы, если бы рука моя не вцепилась в воротник шубы, шедшей навстречу мне. Таким образом, мы полетели вместе с высоких мостков прямо в сугроб, причем счастливо вышло как-то, что я оказался сверху. Выбравшись кое-как из снега и отряхиваясь, мы стояли друг против друга и пялились, превозмогая взаимное негодование.

— Очень сугробистое время! — сказал я вместо извиненья.

— Что-то лицо ваше приметно мне, — сказал человек, имевший в лице своем что-то от штопора. Присмотревшись, я даже поразился: он ужасно походил на меня, но когда я буду в старости.

— И очень возможно, потому что тесно у нас, — раскланялся я. — Когда в колоде всего пяток карт, так ни одну шестерку невозможно утерять из памяти.

Оба мы потерли уши и глупо продолжали стоять.

— Уж больно резвоньки вы, стариков подшибаете! — вкрадчиво сказал человек, и вдруг в лице его стал змеиться этот самый штопор. — А позвольте узнать, — спросил он, беря меня за рукав, — женаты вы или нет?

— Холост, — не успел я сообразить, нужно мне врать или нет.

— Необходимо жениться, тогда приобретете рассудительность!

— К чертовой матери! — вполне рассудительно отвечал я.

— Как? — нечаянный собеседник мой отступил.

— Поговорка у меня такая! — Затем, сделав ему реверанс с воздушным поцелуем, я пошел домой, приятно ощущая негодующие взоры моего остолбенелого встречного.

Странным образом дарил меня тот день сюрпризами. Дома я нашел записку от Ильи. Бестолковым языком и на листке оберточной бумаги приглашал он меня посетить его послезавтра вечером. «Пир на весь мир, пир, пир даю! — писал он четким бухгалтерским почерком. — Ввиду же некоторых дам выставлю всего один аршин на всю братию, так как, сам знаешь, нехорошо кавалеру напиваться при дамах до полного изблеву. Но не говори об этом никому, секрет, секрет!» Приподнятый тон записки подсказал мне, что вечер подарит меня новыми развлечениями.

В назначенное время я зашел было за Бусловым, но он уже ушел вместе с Хваком. Пришлось идти одному. И вот тут, идя по пустым, перекосившимся улицам, освещаемым у нас лишь редким лунным блеском да разреженным светом из случайного окна, я размечтался, в чем опять открыто каюсь. Почти неугадываемая возможность встретить Раису Сергевну у Редкозубова возжигала меня. Я опустил воротник и вдыхал темный снежный воздух. Я почти знал, что мне удастся остаться с ней наедине. Я не знал еще слов, которые сымпровизирую я тогда, но именно нарочное незнание их сообщало мне радость. Каясь до конца, не умолчу и о последнем, за что кляну себя по сие время. На пустынном повороте, что у церковного пустыря, черт меня дернул произнести вслух и несколько раз некоторое ласковое слово, причем я придавал голосу ту бархатистость, которой, видимо, надеялся обольстить Раису. Даже больше, я закрыл при этом глаза и, когда открыл их, увидел возле себя… семенящего Манюкина. Он бежал бодрой рысцой, так как иначе он замерзнул бы в своей совсем не предводительской, а какой-то моржовой куртчонке.

— Кому это вы? — деловито спросил он, протягивая мне красную, опухшую от холода руку.

— Так, напеваю… — угрюмо ответил я и в самом деле попробовал изобразить небольшой кусочек мелодии.

— А, напеваете, — поверил деликатный Манюкин. — И я когда-то вот тоже пел! У меня, знаете, меццо-сопрано было. Черт его знает, от каких причин… и родители-то безголосые были… но великолепнейшее! Послушайте, Павел Григорьич, — схватил он меня прямо за бок. — Я никогда не рассказывал вам, как в меня принц Наполеон Мюрат влюбился. Я ведь из-за голоса вынужден был в женском платье ходить… И как он меня на руках через лужу переносил, не рассказывал.

— Сергей Аммоныч, — сухо отвечал я, не справляясь с досадой. — Мне надоело слушать эти ваши арии. То вы лошадей укрощаете, то вы всю Южную Америку покупаете, то вы специалист по женским болезням… Я сам вру не хуже вас, и поверьте, фантазии ваши не сводят меня с ума.

— Тогда пардон… — виновато сказал он, обрываясь, и уже бежал позади и поодаль меня.