Untitled

Русские мальчики, львами Три года охранявшие народный улей, Знайте, я любовался вами, Когда вы затыкали дыры труда Или бросались туда,

Где львиная голая грудь — Заслон от свистящей пули.

Всюду веселы и молоды, Белокурые, засыпая на пушках, Вы искали холода и голода, Забыв про постели и о подушках. Юные львы, вы походили на моряка Среди ядер свирепо-свинцовых, Что дыру на котле

Паров, улететь готовых, Вместо чугунных втул Локтем своего тела смело заткнул. Шипит и дымится рука,

И на море пахнет жарким — каким? Редкое жаркое, мясо человека.

Но пар телом заперт, Пары не летят,

И судно послало свистящий снаряд. Вам, юношам, не раз кричавшим «Прочь» мировой сове, Совет:

Смело вскочите на плечи старших поколений, То, что они сделали, — только ступени.

Оттуда видней!

Много и далёко

Увидит ваше око,

Высеченное плеткой меньшего числа дней.

Я И РОССИЯ

Россия тысячам тысяч свободу дала.

Милое дело! Долго будут помнить про это.

А я снял рубаху,

И каждый зеркальный небоскреб моего волоса, Каждая скважина Города тела

Вывесила ковры и кумачовые ткани. Гражданки и граждане

Меня — государства

Тысячеоконных кудрей толпились у окон. Ольги и Игори, Не по заказу

Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу, Пала темница рубашки!

А я просто снял рубашку — Дал солнце народам Меня! Голый стоял около моря.

Так я дарил народам свободу, Толпам загара.

1905 ГОД

Пули, летя невпопад, В колокола били набат.

Царь! Выстрел вышли:

Мы вышли!

А, Волга, не сдавай,

Дон, помогай!

Кама, Кама! Где твои орлы?

Днепр, где твои чубы?

Это широкие кости,

Дворцов самочинные гости,

Это ржаная рать

Шла умирать!

С бледными, злыми, зелеными лицами,

Прежде добры и кротки,

Глухо прорвали плотину

И хлынули

Туда, где полки

Шашки железные наголо вынули.

Улиц, царями жилых, самозваные гости,

Улиц спокойных долгие годы!

Это народ выпрямляется в росте

Со знаменем алым свободы!

Брать плату оков с кого?

И не обеднею Чайковского,

Такой медовою, что тают души,

А страшною, чугунною обедней

Ответил выстрел первый и последний, Чтоб на снегу валялись туши.

Дворец с безумными глазами,

Дворец свинцовыми устами,

Похож на мертвеца,

Похож на Грозного-отца,

Народ «любимый» целовал...

Тот хлынул прочь, за валом вал.

Над Костромой, Рязанью, Тулой, Ширококостной и сутулой, Шарахал веник пуль дворца.

Бежали, пальцами закрывши лица, И через них струилась кровь.

Шумела в колокол столица.

Но то, что было, будет вновь.

Чугунных певчих без имен —

Придворных пушек рты открыты:

Это отец подымал свой ремень

На тех, кто не сыты!

И, отступление заметив, Чугунным певчим Шереметев Махнул рукой, сказав: «Довольно Свинца крамольникам подпольным!»

С челюстью бледной, дрожащей, угрюмой, С остановившейся думой

Шагают по камням знакомым: «Первый блин комом!»

Детуся! Если устали глаза быть широкими, Если согласны на имя «браток»,

Я,синеокий,клянуся

Высоко держать вашей жизни цветок.

Я ведь такой же, сорвался я с облака,

Много мне зла причиняли

За то, что не этот,

Всегда нелюдим,

Везде нелюбим.

Хочешь, мы будем брат и сестра,

Мы ведь в свободной земле свободные люди, Сами законы творим, законов бояться не надо, И лепим глину поступков.

Знаю, прекрасны вы, цветок голубого.

И мне хорошо и внезапно,

Когда говорите про Сочи

И нежные ширятся очи.

Я, сомневавшийся долго во многом,

Вдруг я поверил навеки:

Что предначертано там, Тщетно рубить дровосеку.

Много мы лишних слов избежим.

Просто я буду служить вам обедню,

Как волосатый священник с длинною гривой. Пить голубые ручьи чистоты,

И страшных имен мы не будем бояться.

Ю. С.

Золотистые волосики, Точно день Великороссии. В светло-серые лучи Полевой глаз огородится: Это брызнули ключи Синевы у Богородицы.

***

Песенка — лесенка в сердце другое. За волосами пастушьей соломы Глаза пастушески-святые Не ты ль на дороге Батыя Искала людей незнакомых?

***

Звенят голубые бубенчики, Как нежного отклика звук, И первые вылетят птенчики Из тихого слова «люблю».

На родине красивой смерти — Машуке, Где дула войскового дым

Обвил холстом пророческие очи, Большие и прекрасные глаза, И белый лоб широкой кости, — Певца прекрасные глаза, Чело прекрасной кости

К себе на небо взяло небо, И умер навсегда

Железный стих, облитый горечью и злостью. Орлы и ныне помнят

Сражение двух желез,

Как небо рокотало И вспыхивал огонь.

Пушек облаков тяжелый выстрел

В горах далече покатился

И отдал честь любимцу чести, Сыну земли с глазами неба.

И молния синею веткой огня

Блеснула по небу

И кинула в гроб травяной Как почести неба.

И загрохотал в честь смерти выстрел тучи Тяжелых гор.

Глаза убитого певца

И до сих нор живут не умирая В туманах гор.

И тучи крикнули: «Остановитесь,

Что делаете, убийцы?» — тяжелый голос прокатился.

И до сих пор им молятся,

Глазам,

Во время бури.

И были вспышки гроз

Прекрасны, как убитого глаза.

И луч тройного бога смерти

По зеркалу судьбы

Блеснул — по Ленскому, и Пушкину, и брату в небесах.

Певец железа — он умер от железа.

Завяли цветы пророческой души.

И дула дым священником

Пропел напутственное слово,

А небо облачные почести

Воздало мертвому певцу.

И доныне во время бури

Горец говорит:

«То Лермонтова глаза».

Стоусто небо застонало,

Воздавши воинские почести,