Унция или Драгоценное Ничто

– Просим, уважаемый мистер Икс…Икс-Эль! – публика вовсю подбадривала самоотверженного артиста. – Покажите этому негодному роялю!

– Я мигом, – Жабон подмигнул и, помахивая тросточкой, попрыгал к сцене.

Прожектора поливали его потоками света, публика ловила каждый жест. Но, занеся ногу над ступенькой, циркач замер, а затем повернулся к залу.

– А может, к чёрту рояль? – рявкнул неизвестно откуда взявшимся громоподобным басом. – Давайте сменим масштаб мероприятия!

Публика загудела, дивясь такой вокальной метаморфозе, а кто-то попытался выяснить, что артист имеет в виду под «сменой масштаба».

– Даёшь рояль! – крикнула старушка Роза и свистнула в два пальца.

– Валяйте, меняйте! – потребовали из дальнего угла зала. – А то нам отсюда ничего не видно!

И все принялись аплодировать и свистеть, а Жабон поднял руку, взывая к тишине. Глядя в слепящий зрачок прожектора, он и не думал жмуриться или заслоняться ладонью. Со стороны даже казалось, что точечки его глаз увеличились в диаметре и стали ещё чернее.

– Сейчас я покажу вам такой фокус, – голос циркача перекрывал аплодисменты и свист, – который никакие Гудини и Ногусы вам не покажут!

Взлетев в воздух, словно на невидимой проволоке, он повис над сценой и плавно опустился на носок туфли, выставив тросточку перед собой.

Такая прелюдия вызвала шквал аплодисментов. Откуда ни возьмись, снова вынырнули вездесущие репортёры, зашипел магний. Прожектора продолжали охаживать артиста столбами света, и тот распрямил спину, укрепляясь на широко расставленных ногах. Затем, раскинув в стороны руки, будто собираясь обнять воздух, начал медленно всасывать его дрожащими от напряжения губами. Лёгкие циркача, очевидно, были развиты на славу – вдох продолжался и продолжался, а грудь, и без того выпуклая, всё больше вздымалась и раздувалась.

– Да он же весь надувается! – восторженно выкрикнул кто-то.

Словно в подтверждении сказанного, чёрная шёлковая бабочка сорвалась с сорочки, а по залу пронёсся шелест – все разом выдохнули за фокусника, который переводить дух и не собирался. Воцарилась мёртвая тишина. Люди, не мигая, наблюдали, как тело в сиянии прожекторов набухает, нарушая все привычные законы физики, словно лёгкие и диафрагма располагались у него в руках, ногах и даже голове. На глазах изумлённой публики Жабон рос, как фигурный резиновый баллон, в который нагнетали воздух сразу сто автомобильных насосов. Фрак пошёл трескаться по шву, и пуговицы, стуча горохом, посыпались с расползшейся сорочки. Но не это заставило зрителей выдохнуть так же дружно второй раз: заодно с воздухом, чёрная щель между нереально расплывшимися губами начала подтягивать и свет прожекторов. Ослепительное белое пятно оставило сцену и, свившись воронкой, поползло в широченный рот циркача. Блеск люстр более не рассеивался по залу, а вытянулся световыми макаронами, устремляясь туда же. Люди переглядывались в быстро наступающих сумерках – ничего подобного никому видеть ещё не доводилось. Светящиеся ручейки на потолке забирали и уносили с собой огни меркнущих ламп, и все были уверены, что происходящее – хитроумный, заранее спланированный трюк.

Айода смотрела, как со щеки Октавиана сплывают прозрачные радужные полоски, но её друг этого не замечает.

– Тебе пора уходить, – сказала она тоном, не терпящим возражений.

– Сперва выведем людей! – Октавиан тоже был настроен решительно.

Он бросился к Розе, но старушка даже не повернула головы.

– Умейте с достоинством проигрывать, молодой человек! – произнесла, не отрывая бинокля от глаз. – Vae victis!

Все зачарованно смотрели на чёрную фигуру, разраставшуюся вширь и ввысь. Фрак Жабона давно слетел, обнажив матовое и гладкое, словно отлитое из каучука, тело, туфли лопнули, став блестящим чёрным лаком на больших пальцах ног. Но он продолжал надуваться всё больше и больше, таращась со сцены чёрными, пушечными дулами глаз, вовсю поглощавших иллюминацию зала. Непомерно раздувшийся живот давно спихнул микрофонную стойку, а икры ног теснили пюпитры и стулья музыкантов. Жалобно тренькнув, упала виолончель, гулко пожаловался контрабас, уехал за кулисы рояль. Безразмерный пузырь заполонял всё пространство сцены, и волнистые губы на страшно разошедшемся лице трепетали, словно крылья фантастического москита.

Люди, как загипнотизированные, глядели на нечеловеческую, озарённую исчезающими лучами света махину циркача. Раздался треск – сцена не выдержала и провалилась под слоноподобными тумбами ног.

– Полундра! – опомнился помощник капитана, но его призыв не был услышан – зрителей сковал тихий ужас. Только левретка, выбравшись из вазочки, с жалобным визгом устремилась к выходу.

Бока Жабона упёрлись в кулисы, с хрустом сминая бутафорские античные колонны, а макушка вошла в потолок, раздавив люстры, хрустальными стразами повисшие на лбу, словно подвески троянской царевны.

Пытаясь предотвратить катастрофу, Октавиан схватил бронзовый канделябр и, подбежав к сцене, метнул его в трепещущий рот ужасного великана.