Унция или Драгоценное Ничто

Он попытался разглядеть кузнецов, но нимфы уже подхватили, понесли – ещё стремительней, ещё глубже – к тайному озеру, пышущему жаром первородного, огненно-чёрного желания. И там, раскачав за руки и за ноги, бросили его в самую бурлящую середину.

Бултыхнувшись в оранжевый кипяток, Якоб стал таять, словно золотой слиток, но каменные девы нырнули следом, подоспели, и их холодные, твёрдые ладони стали собирать и лепить заново поплывшее драгоценными узорами, растёкшееся тело медузы.

Красным туманом заволокло всё кругом, а может, это был не туман, а речи красавиц с глазами, как рубины и как сапфиры, и как гранаты, и он сам стал туманом и поплыл – всё выше, и выше, и выше – сквозь жерло вулкана, к самому блеску горных вершин.

– Ещё! Ещё! – кричал, распугивая тихие грёзы ледников. – Сильнее! Сильнее! – своим отчаянным весельем отвергая всё, что мучило сердце, и уже ничего не замечая и не чувствуя, – таким стремительным было кружение танца, такими ослепительными были кристальные, самоцветные глаза, сиявшие со всех сторон.

Очнулся профессор в постели от липких, холодных прикосновений. Голова гудела, а в сердце, напротив, стояла непривычная тишина. Было ли всё это сном, и когда тот начался – в шатре на альпийском плато, в лаборатории или в его спальне, он понять не мог.

Горячая ванна сняла мигрень, но вопросы оставила, и точно так же не хотели исчезать невидимые пальцы, которые Пуп давно связал с присутствием мага.

Он отдёрнул портьеры и даже заглянул под кровать, но вполне естественно, Ногуса там не обнаружил.

– Маэстро у себя? – поинтересовался у стюарда, натиравшего в коридоре паркет.

– А кто их разберёт, – развязно ответил тот, вытанцовывая на платформах щёток. – Фигаро здесь, Фигаро там!

Пуп надел сюртук и направился к кабинету мага, когда пальцы вдруг сдавили горло. Это было не менее странным, чем ночные видения, а возможно, являлось их продолжением, и он решил сейчас же применить к пальцам-нарушителям свой так и не запатентованный метод.

Взяв «Атлас Пустоты» и сверившись с координатами собственного сердца, профессор сыграл формулу эфирного полёта.

Родные, в буквальном смысле, края он узнал издали, с удовлетворением отмечая их величину, и направил гондолу прямиком к своему эгоцентру. Там, на главной площади, возвышалась мемориальная колонна с именами родителей, а рядом – хрустальное здание Храма Любви, возведённого в честь Мелии.

Сходу навестить Храм у Якоба не хватило духу, и он полетел вдоль главного проспекта, где выстроились все его персональные душевные институции.

Самое большое здание, находящееся ближе всех к площади и похожее на «Воспитательный дом» флорентинца Филиппо Брунеллески, принадлежало министерству культуры и образования Я. Пупа. За ним устроились Дом советов и Служба помощи ближнему Я. Пупа. Далее шли одноимённые здания министерства внешних сношений и музея собственных историй Я. Пупа, за которыми примостились невзрачные конурки департаментов здравоохранения и безопасности. Оборонительное ведомство и министерство финансов в его сердце так и не были учреждены, являя собой пустыри, поросшие бурьяном. Совсем на отшибе примостилась эфирная тюрьма Я. Пупа, где томились его угрызения совести, а также рефлексии, самые ненужные и жалкие, от которых хозяину больше всего хотелось избавиться.

Остальную территорию сердца занимал пространный полигон, полный сооружений, о назначении которых собственное «я» учёного только могло догадываться. Часть из них напоминали элеваторы для сбора зерна, другие – гигантские аквариумы, третьи походили на ленты конвейеров и краны, уходящие стрелами в бесконечность. По границам полигона зеленели груши, к которым талант профессора приникал в перерывах между тяжким трудом.

В целом ничего подозрительного хозяин не заметил. Место недавнего душевного пожара покрывал чистый речной песочек, а уцелевшая солома хранилась в аккуратных скирдах. Правда, его внимание привлекли маленькие грязные облачка, повисшие над лесополосой, но он не придал этому значения. Посадив гондолу в грушевом саду, Якоб пошёл пешком в сторону главной площади.

Первой на его пути встретилась эфирная кутузка, входом в которую служил обычный водопроводный люк. Сейчас люк был сдвинут в сторону, открывая скобы ступеней, и Пуп подумал, что это дежурное эго, отводя под замок часть недавних терзаний, забыло вернуть крышку на место. Однако решил лично убедиться, что следов нарушителей внизу нет.

Шествуя мимо пыльных дверей, закрытых на ржавые замки, он старался не прислушиваться к болезненным голосам арестантов. Заткнув уши, прошёл мимо камеры с переживаниями о собственной никчемности, на дверь, что стерегла укоры об упущенной выгоде, даже не взглянул, но повздыхал у карцера с осколками надежд на счастливую семейную жизнь.