Уорхол

Сильно нуждаясь в жилищной площади и наконец-то будучи способным ее себе позволить, летом 1953 года Энди взял в субаренду у своего однокашника из Теха Леонарда Кесслера весь четвертый этаж в здании без лифта по адресу Лексингтон-авеню, 242, недалеко от пересечения с Тридцать четвертой улицей. С тем условием, что в течение нескольких месяцев Кесслеру разрешено будет пользоваться одной из маленьких комнат как студией для иллюстрирования детских книжек. К несчастью Джорджа Клаубера, у него была машина, и его подключили помочь Энди с переездом. Когда он приехал, Энди сидел беспомощно на Восточной семьдесят пятой улице, совершенно не собранный. Это подкосило Джорджа, которому «пришлось идти и помогать упаковывать все в коробки и носить их все в машину».

Новое жилье было просторнее предыдущего. Входная дверь вела в большую кухню, меблированную столом и комплектом кресел и украшенную портретом Иисуса, указующего на пресвятое сердце. Впереди располагалась большая комната с окнами на шумную улицу и еще одна маленькая чуть сбоку. Сзади были еще одна большая комната и небольшая спальня. За Кесслером оставалась маленькая передняя комната-студия, а Энди с Юлией разделили маленькую заднюю спальню, все еще ночуя на матрасах. Остальное пространство быстро заполнилось пачками бумаги, журналов, фотографий и рисовальных принадлежностей, пока вся поверхность не была ими укрыта, а Энди оказался вынужденным работать на переносном письменном столе, ставя его на коленки. Ботинки, перчатки, шарфы, шапки, сумочки, ремни и украшения, которые ему было поручено рисовать, добавляли неразберихи. Когда Кесслер однажды взялся помочь передвинуть какие-то кипы, то обнаружил чек на семьсот долларов, присланный Энди месяцы назад и затерявшийся среди новых заданий и скопившегося хлама.

Тем временем популяция кошек увеличилась: их было от восьми до двадцати, в зависимости от того, как быстро Энди удавалось раздавать их. Большинство друзей получили хотя бы по одному уорхоловскому котенку, многие из которых оказались необычайно капризными и агрессивными. Однажды одна из кошек так укусила его мать за руку, что той пришлось идти в больницу. Тогда он решил, что кошек у них слишком много, и избавился еще от нескольких, но все равно оставался целый зверинец. Они рыскали по джунглям из бумаги, драли принадлежности Энди, ссали на них и время от времени проносились сквозь беспорядочные кучи его работ в припадках кошачьего бешенства. Юлия, с ведром и шваброй, вечно убирала за ними. Телевизор постоянно был включен, в половине случаев на пару с проигрывателем с записями бродвейских шоу. Один из друзей заметил, что пройти по квартире и ничего не уронить и не споткнуться было задачей для канатоходца. Другие описывали жилище как «пещеру летучей мыши» или декорации фильма «В порту». Клауберу кошки напоминали «суррогатных детей» Энди. Для большинства они стали частью легенды: Энди жил в безумной студии со своей мамой и двадцатью одной кошкой. Запах, говорят, был еще тот.

Квартира располагалась над ночным клубом, баром Shirley’s Pin-up на первом этаже, и грохочущие биты песни You’re So Adorable струились в окна, смешиваясь с грохотом подземки Лексингтон-авеню в нью-йоркскую какофонию, которая неместным и глаз бы сомкнуть не позволила. Впервые в своей жизни Энди, который теперь мог считать себя ньюйоркцем, оказался в городской стихии.

Тем летом оба брата по разным поводам навещали Энди, и теперь в квартире хватало места остановиться и им самим, и их детям. Его мать всегда радовалась этим визитам, а ребятне, кажется, нравилось играть с дядей Энди, который раздавал им карандаши для рисования, чтобы не слишком ему мешали, и всегда что-нибудь дарил каждому по прибытии.

Гости тоже стали заходить все чаще, хотя им редко удавалось найти себе местечко между всеми кипами бумаг и котами. Кто бы ни пришел, Энди не переставал работать над заказами на следующий день. «В этом вопросе он был каким-то демоническим, – вспоминал один из друзей. – Он работал беспрестанно». Другой говорил, что единственное время, когда Энди не работал, случалось, когда он внезапно срывался в Cafe Nicholson или театр, оплачивая обеды и билеты скомканными банкнотами, которые доставал изо всех возможных карманов и даже из ботинок.