Вернувшись к себе, Уорхол возобновил работу с Джедом Джонсоном над фильмом
Затем, в очень скором времени, он попытался прийти на «Фабрику», но для этого ему пришлось превозмочь страх. «Однажды вечером, – рассказывал Дэвид Бурдон, – Уорхол позвонил мне по телефону и сказал, что в данную минуту он находится на “Фабрике”, совершенно один, и боится спуститься на первый этаж и выйти на улицу. Я предложил заехать за ним на такси и отвезти его домой. В конце концов, он собрал все свое мужество и сам вернулся домой». Кажется, все прекрасно, но Дэвид Бурдон заметил, как всякий раз непроизвольно вздрагивал Уорхол, когда лифт останавливается на их этаже…
По крайней мере, было два таких случая, когда это бросилось ему в глаза: сразу после случившегося и немного позднее, 3 июня 1968 года. Выжив после ранения, Уорхол стал совершенно по-другому вести себя. Он стал подозрителен и недоверчив, боялся, стал осторожным, чего раньше не было и в помине. Но самое главное, конечно, не в этом. Важнее всего то, что ранение вызвало также изменения в его художественной манере и стратегии.
Раз уж мы заговорили об этом очевидном факте, то следует рассмотреть его во всех подробностях. За год до выстрела Валери Соланас, в Коннектикуте, на концерте танцевальной группы Мерса Каннингема, при посредничестве Гельдцалера, Уорхол познакомился с Фредом Хьюзом, элегантным молодым человеком, немного самодовольным, очень амбициозным. У нас есть некоторые основания полагать, что именно со дня этой встречи, а не с момента покушения, началась трансформация всей системы публичной жизни Энди Уорхола.
Устои своей частной жизни действительно надо было пересматривать и перестраивать, поскольку они были очевидно непригодны к существованию в новых условиях изменившегося мира, и перестройка должна быть радикальной! Фред Хьюз стал доверенным лицом Уорхола, затмив Малангу и Билли Нейма, умножив свое влияние в несколько раз. Он был центром всего, организовывал, направлял, решал.
«Он готовил все необходимое для подписания контрактов и помогал Энди принимать решения коммерческого характера», – уточнял Пэт Хэкетт в предисловии к «Дневнику». Это много, даже очень много, когда кто-то, прячась за «оказанием помощи», доходит до прямого внушения своей точки зрения, а может и дальше.
Кто же этот человек, который занял такое место в жизни и творчестве Уорхола, приобрел такой авторитет? Это молодой техасец, амбициозный, элегантный, тонкая талия, с легкой горбинкой нос, черные волосы. Он не протестовал, если его принимали за родственника миллионера Говарда Хьюза, пионера авиации и киномагната.
Фредрик Хьюз еще учился в лицее, в Хьюстоне, когда стал подрабатывать актером на вторых ролях, в вечерних постановках, в музее изобразительных искусств. Директор относился к нему с большой симпатией и представил молодого человека Доминик и Джону де Мениль. Она, урожденная Шлюмберже, руководила нефтяной компанией интернациональной корпорации «Шлюмберже». Состояние этой семьи позволяло вести жизнь более чем комфортную, их коллекция уже была известна. Джон входил в совет администрации MoMA в Нью-Йорке. Джон и Доминик де Мениль приметили молодого Фреда и пригласили его к себе на службу в качестве «доверенного лица по связям с общественностью». На этой должности он будет блистать, наслаждаясь ролью «медийного человека» и приходя в восторг от мысли, что ему довелось заполучить, по его выражению, «пропуск в светское общество».
Его привилегированное положение ощущалось в тандеме Уорхол – Хьюз. Оно был принято в расчет даже тогда, когда Фред Хьюз всеми правдами и неправдами пробивался к управлению обществом