Упадальщики. Отторжение

Неотвратимость конечности заслуженной радости подтвердилась и на этот раз. Повторился очередной цикл, когда Ромуальда имела решимость взмыть над болотом, безликой частью которого стала она сама, получив необходимый импульс для реализации важнейшего намерения. Она взмыла и…плюхнулась обратно в пузырящуюся зловонную трясину. Там, высоко – на пике свободы, в бескрайнем пространстве, где нужно было учиться планировать и ловить нужный поток ветра, ей было слишком некомфортно. Не признавая собственной трусости, она сделала всё, чтобы в этой жалкой и безнадёжной трусости утвердиться.

Стоило ей только поддаться отъявленно лживым представлениям о себе, своём настоящем и будущем, как в одночасье вокруг неё стали проявляться грязными пятнами, медленно сливающимися в единое целое, очертания замкнутого круга, в который она вернулась смелой и уверенной походкой триумфатора. Она опять победила собственные перспективы.

Поздним вечером, блуждая по узким переулкам вместе со своей собакой, Ромуальда брезгливо оглядывалась по сторонам с мыслью, что этот серый и убогий маршрут они с Одри будут проходить снова и снова. Битой жизнью и прежним хозяином собаке даже такой сценарий дальнейшего существования был в большую радость.

По всем признакам, что подмечала Ромуальда, психика отверженного животного была сломлена. Последствия жестокой дрессировки Шувалова приняли непоправимый характер. В лице новой хозяйки Одри видела свою спасительницу и из-за этого собака не давала покоя такой же сломленной женщине. Для исцеления столь глубокой раны, нанесённой преданному созданию, требовалось то, чем человек не мог пожертвовать ради «друга человека».

Ромуальда не была честна даже с собакой. Не признавая недобрый исход совершённого ею милосердного поступка, ей приходилось усиленно подавлять мысли, в которых было искреннее сожаление о том, что она приручила Одри. Любовь живого существа, которое полностью зависело от неё, оказалась слишком утомительной. Ромуальду тяготила привязанность собаки, ведь любая привязанность не может быть односторонней, как бы кто ни обманывался. Ей становилось не по себе от одной только мысли, что в её отсутствие Саймон может причинить собаке вред. Её напрягало постыдное осознание, что собака ей не нужна.

Символично, именно в момент честного разговора с самой собой, она наткнулась на корявую надпись, уродующую фасад старинного дома – «Ты сдохнешь, тварь, и никто не будет по тебе плакать». Ей сразу же вспомнились слова отца, которые она однажды подслушала. «Живи так, чтобы с твоей смертью могли примириться те, кто любят тебя», – говорил он дяде Грегору, в надежде дать достойное напутствие. Дядя Грегор так боялся не успеть попрощаться с умирающим братом, что умудрился успеть попрощаться с тем добрый десяток раз, поскольку состояние Отто кардинально менялось от раза к разу. На следующий день после этого разговора Отто умер и Ромуальда с Альгридом, его любимые дети, только догадывались, как именно это случилось. Их версии разнились, но не противоречили друг другу.

Пытаясь развеять болезненный отпечаток минувших событий, Ромуальда крепко зажмурила глаза, но как только её веки сомкнулись, сознание провернуло с ней один из самых грязных и бесчестных трюков. В спасительной темноте возникла вспышка, открывшая перед внутренним взором ещё одну картину, воспроизведение которой до этого момента её подсознание упорно блокировало.

Она вернулась на 25 лет назад в ту самую комнату, где отец оставил свою таинственную надпись. Он был там – тихонько лежал на левом боку, мечтая о том, чтобы повернуться на правый бок, что было уже невозможным. Словно наяву, Ромуальда слышала тот страшный запах распада, предвещающий плохие последствия. Ужас от этого запаха преследовал её долгие годы. Тогда, войдя в комнату, она не подала виду, что ей тошно и страшно. Отец ждал её, чтобы успеть сказать ей о том, что было для него важным:

«Присядь рядом и просто послушай. Мне нужно серьезно с тобой поговорить. Это совсем невовремя, я знаю. В нашем случае время не ждёт. Побудь немного взрослой и постарайся понять всё из того, что будет мною сказано.

Я прожил короткую, но хорошую жизнь. У меня было большее из того, чего я желал. Тосковать об утраченном или несбывшемся мне не приходилось. Жалею лишь о том, что не смогу защищать и оберегать тебя. У Эллы останется папа – пусть непутёвый, но она будет знать, что он жив и ей будет легче при одной мысли об этом. Такие вещи вселяют необъяснимую надежду и чувство безопасности. Тебе самой придётся оберегать себя. Может, это и к лучшему. Нет ничего хуже, чем быть кому-то обязанным.

Не позволяй обижать тебя. Борись за себя и защищайся изо всех сил. Оберегай своё личное пространство так, как оберегал бы его я. Этот мир очень жесток потому, что в нём нашлось место для людей. Мы жестоки к другим. Мы жестоки к самим себе. Будь для себя другом.