Упадальщики. Отторжение

– Вы думаете, что смеётесь надо мной. Это не так. Вы насмехаетесь над собственным достоинством. Вы не познали боль потери, ведь вы не теряли. Теряет тот, кому посчастливилось обрести. Эту ценность вы обошли стороной.

Не зря вас так тянет друг к другу. Ваш образ жизни ничем не уступает существованию опарышей. Вы хуже опарышей. Вы – ничтожества с идентично наработанным уровнем хамства, общими пороками и равноценной глупостью.

Того, кто потерял любимого человека, согласно вашей логике, можно и нужно унизить, ведь он испытывает странные чувства, смешивающие горе утраты с лёгким безумием. Да, первые месяцы мне было больно осознавать, что тело моего брата находится в могиле и стремительно разрушается. И сейчас мне больно от одной лишь мысли, что разложение дошло до его рук, ведь они были прекрасны всегда, даже когда он болел. Это очень странно, но я не скрываю своей правды.

Когда ты появился в моей жизни, я была честна перед тобой и не удерживала тебя. Ты был волен уйти в любой из дней за эти проклятые десять лет, но ты остался. Я знала, что рано или поздно ты обратишь моё отчаяние против меня. Я давно готова к ножу, который ты сейчас вонзаешь мне в спину.

– Что ты несёшь, психопатка?! – закричал Саймон.

– Вызови скорую! – закричала Джулия.

– Ей нужен психиатр! – закричала Лора.

– Ага, на одной лодке скорая, а на другой – психиатр, – как всегда цинично, подытожил Ник.

Ромуальда игнорировала шквал коллективного негодования. Ей ещё было что сказать:

– По меркам справедливости поздно, но всегда вовремя, момент личной утраты настигает даже самое отъявленное ничтожество. Ждите своего часа. Тогда вы поймёте: ваши предположения и чужие рассказы – пустышка. Каждый теряет по-разному. Каждый видит, слышит и чувствует по-разному. Чужой опыт – ничто. И рядом с вами будут такие же ничтожества, которых вы собрали вокруг себя. И это вас уничтожит.

По веской причине, родом из его детства, эти слова больнее всего задели Саймона. Краснея от ярости, он толкнул её, и, когда Ромуальда упала на пол, навалился на неё сверху. Схватив её за шею, он пытался реализовать своё давнее желание задушить виновницу всех своих бед, но в решающий момент его руки таинственным образом утратили силу. Мёртвая хватка превратилась в мёртвое намерение.

– Сука! Какая же ты сука! Вали отсюда пока не поздно! – кричал он, брызжа на неё слюной, напоминая при этом животное, поражённое бешенством, – Не накаляй меня, иначе уже завтра ляжешь рядом со своим братцем! Мне не будет обидно из-за того, что ты начнёшь разлагаться! Для меня ты давно гниль!

Нарушая стандартный план их вражеского взаимодействия во второй раз, Ромуальда так же спокойно ответила:

– Ладно. Я уйду. Но сначала отпусти меня.

Не отводя взгляда от жены, Саймон медленно поднялся и попятился назад – в открытые объятия любящей его Лоры. Долгие годы, декларируя собственное горячее желание отделаться от ненавистной Ромуальды, теперь, когда ему удалось добиться своего, он так же горячо не хотел её отпускать. За одну минуту его настигло невероятное потрясение. Объятия Лоры стали ему неприятны, а сама Лора в его глазах превратилась в поистине уродливую женщину. Активная поддержка друзей оказалась ничем иным, как очередным давлением, которое он допускал по отношению к себе. Внезапное очищение восприятия действительности давало ему последний шанс хоть что-то исправить в свою пользу, однако Саймону снова не хватило мужества даже на один маленький шажочек вперёд.

Оставив недругов безраздельно властвовать на её территории, Ромуальда спустила на воду старую лодку дедушки Отто – единственный, проверенный временем и не одним поколением инструмент спасения, который никогда не подводил. Не успела она отплыть, как назло новый мотор, купленный ею на последние деньги, заглох и не запускался, издавая напоследок необычайно раздражающий звук, тем самым как бы насмехаясь над её отчаянными усилиями. Отвергая любой предлог, чтобы остаться на острове, она нашла вёсла и спешно сбежала из своего маленького рая.

Когда лодка дошла до центра Отрады, Ромуальду настигла тьма, от которой она скрывалась не один год, пока та медленно пожирала её брата. Альгрид забрал с собой в могилу собственную тень, за которой она пряталась, отсрочив для себя тяжёлый фатум, отмерянный и разделённый для них с братом в равной степени.

Это была невозможность, чёрным полотном застилающая её зрение. Невозможность, невыносимым шумом раскалывающая голову, где в агонии угасали суетные мысли. Невозможность, нарастающей тошнотой грозящая вывернуть её наизнанку. Невозможность, неровным биением сердца отмеряющая её пределы и с каждым толчком забирающая жизненные силы. Ромуальда лишилась контроля над собственным телом, но оставалась в сознании, что только усиливало пытку. Она чувствовала всё, что происходило с её телом. Процессы, которые когда-то считались ею унизительными, теперь не имели значения. Единственным и главным неожиданно оказалось запоздалое желание жить.