Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– Нечего тут гадать. Все и так понятно.

– А я тебе погадаю так, что ты этого никогда не забудешь. – и она стала пританцовывать, раскачивая плечами.

– Вот что… Я лучше на улице подожду – сказал Горыныч, вставая с кресла.

Вдруг цыганка как-то резко дернулась в его сторону, у нее в руках оказался платок. Она неожиданно оказалась совсем рядом и с силой прижала этот платок к носу Горыныча. Тот никак не ожидал этого. Он не успел ничего сделать, и в нос ему ударила резкая волна сладковатого запаха.

Горыныч со злостью отшвырнул платок в сторону и с силой оттолкнул цыганку. Голова закружилась, и он повалился обратно на кресло.

– Ты что, сдурела… – он хотел наорать на цыганку, но вышел какой-то слабый хрип.

Он почувствовал, как перехватило у него дыхание. Ни конечности, ни язык его уже не слушались. Цыганка начала копаться у него в карманах. Глаза у Горыныча сами собой закрылись.

Последним, что он услышал, перед тем, как потерять сознание, были грохот слетающей с петель входной двери и истошный вопль цыганки.

Глава 27. Нагорный. Анархия баранов.

При любой диктатуре всегда есть возможность держать свою фигу в кармане.

Но, плохо, когда из-за этого вся одежда с карманами попадает под запрет.

Тогда приходится держать фигу у себя в мозгах.

Игорь Чекомазов.

Была глухая ночь, впереди слева от меня в небе еле-еле пробивалась предрассветная дымка. Мы вчетвером шли по ночному городу. Но город не спал.

Еще один этап нашего пути подошел к концу. Мы вышли из поезда, и теперь нас ждал ночной пеший переход от железнодорожной станции Красноярск-Пассажирский до Красноярского речного вокзала, откуда на рассвете должен отходить теплоход.

Ночной переход – это, конечно, громко, сказано. Это, можно сказать, легкий моцион. Всего каких-то четыре километра… Попутчиков у нас оказалось не мало. Впереди шли отгулявшие свое отпускники с женами, детьми и большими баулами. Сбоку плелись унылые командировочные с чемоданами из кожзама. Были где-то рядом такие же, как мы, искатели лучшей доли, шедшие группами по трое-четверо. За нами шли гурьбой солдаты зенитно-ракетного полка. Полка, по странной иронии судьбы, названного в честь нашего далекого, родного нашего Безымянска. Это я уже успел разглядеть у них на шевронах.

Вся это вереница людей с разнообразной кладью растянулась далеко вперед, и нам не было нужды спрашивать дорогу. Тропа была уже давно натоптана.

Вереница людей шла мимо скучающих таксистов на привокзальной площади. Кое-кто брал «мотор» и ехал. Но, я уверен, это ехали не до Речвокзала. До Речвокзала брать такси было не принято.

Не потому, наверное, что это дорого.

И не потому, что ходили слухи о том, что некоторые из таксистов везли пассажиров не на Речвокзал, а чуть дальше, на остров Молокова, к заброшенным авиаремонтным мастерским, где их уже поджидали грабители.

Да и не потому, что, приехав за десять минут, надо будет потом несколько часов маяться, ожидая, пока подадут трапы.

Что-то было в этом другое. Словно пройти пешком эти несколько километров, ночью, с двумя-тремя чемоданами в руках, было делом чести.

Вот и шли люди мимо известной всему Союзу проходной завода комбайнов с огромными часами в виде ромба, где ни днем, ни ночью не прекращалось движение.

Шли они мимо корпусов радиотехнического завода с закрашенными до середины огромными окнами, откуда исходил яркий потусторонний свет.

Не доходя до квартала с бараками, где до революции, говорят жил весь цвет мещанства, и там поворачивали направо… Направо и вниз… Спускались прямо на набережную, по тропе, спускавшейся под откос, а там до эстакад Коммунального моста, где виден был уже шпиль здания речного вокзала.

Степа и Изя шли впереди, а я брел позади рядом с Игорем Чекомазовым. Одет теперь он был уже вполне презентабельно – в джинсы и вязаный свитер. На остановке в Новосибирске мы со Степаном успели купить ему кое-какие вещи…

– Знаете, Игорь – сказал тогда я ему – я слушал вчера ваши стихи. Ну, мне понравилось… Это очень смело. Но не кажется ли вам, что это как-то, ну, несвоевременно, что ли… Вас же нигде не опубликуют.

– Нет, почему же… Разок у меня это получилось… В «Новом мире».

– На самом деле?

– Вы что, не слышали?

– Нет.

– Совсем-совсем не слышали?

– Совсем нет.

– Зря. Занятный был тогда скандал.,. Грандиозный. Вот послушайте, что я тогда написал. Называется «Истуканы».

И он зачитал мне по памяти следующие стихи:

– На барахолках, в овражках,
в борделях и даже в сортирах,
в маленьких каталажках,
и прямо в стрелковых тирах,

В прахе и в тлене прямо,
на Этне и на Фудзи-Яме,
Из звездного света сотканы,
Под небом стоят истуканы.