Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Потом он добавил, что абсолютно психически нормальный человек никогда не станет развязывать войну, или, скажем, убивать ближнего своего, но, с другой стороны, открывать ничего нового он тоже не станет: ни Америки, ни периодической системы химических элементов, ни теории относительности. Да писать он ничего не будет: ни тебе «Войны и мира», ни «Евгения Онегина», а даже если что-то и напишет, то сущую ерунду – какую-нибудь скучную статейку или дурацкий фельетон, да и то только потому, что сия писанина является для него способом финансового обеспечения его еды, житейского комфорта, регулярного секса и прочих развлечений различного уровня интеллектуальной деградации.

То ли дело так называемые психи… Это воистину движущая сила прогресса. Взять хотя бы тех же классиков русской литературы, психическое состояние которых, мягко говоря, оставляло желать лучшего.

Вот хотя бы тот же Пушкин. Будучи просто глыбой в плане творческом и интеллектуальном, являясь величайшим поэтом своей эпохи, а также праотцом современного литературного русского языка, он самым пренеприятнейшим образом страдал от комплекса неполноценности, вызванного его невысоким ростом, а также его своеобразной внешностью. И это заставляло его время от времени кидаться в крайности и совершать неразумные поступки, то предаваясь унынию, и выискивая поводы для ревности там, где их не могло и быть, то позволяя себе непозволительные колкости и выпады, что и в первом, и во втором случае обычно заканчивалось дуэлью. И тогда Александр Сергеевич, как правило, палил в воздух и ел черешни, и в конце концов, доигрался он в эти игры и получил смертельную пулю себе в кишки на Черной речке.

А взять Гоголя – он всю жизнь страдал от раздвоения личности и множества фобий, в том числе от страха умереть в одиночестве, из-за чего постоянно жил у различных своих друзей, чем вызвал слухи о своих «содомических» наклонностях. Николай Васильевич, в конце концов, решил изгнать своего «беса» – это была его последняя битва, и он довел себя до нервного истощения постом и ночными бдениями, и вот, случилось то, чего он боялся больше всего на свете – он впал в летаргию, и был похоронен заживо.

А Достоевский? Что творил Достоевский?! После жуткого лицедейства на Семеновском плацу он не сошел с ума, как бедный Григорьев. Он сошел с ума совершенно по-иному. Почитайте, почитайте его книги! Есть ли там хоть один нормальный, здравомыслящий персонаж? Так-то вот…

А еще был робкий до невозможности Тургенев.

И невыносимейший в общении Толстой. Помните его портрет? Ну как же, как же… Смотришь на него, и так и кажется, что сойдет сейчас он с этого портрета, как даст кулаком по столу и рявкнет:

– Чего это ты тут расселся, гнида!

Горький настолько безнадежно витал в облаках, что даже смерть родного сына его не тронула…

Да и двадцатый век добавил своих героев: были там и морфинисты, и жизнерадостные самоубийцы, и даже абсолютно неадекватный экземпляр, который пытался шантажировать целую страну.

Но, гении ж ведь, тут и не поспоришь…

Что касается меня, то гением, я себя, конечно, не считал, но и удовлетворения от жизни, характерного для всякого нормального среднего человека, я не получал. Я всегда плохо сходился с людьми, и призрак простого человеческого счастья, как таковой, мне был неведом.

Тогда, интересно, зачем же я живу? Что мне делать?

Я, конечно, мог бы написать книгу. Вот только о чем? Может быть о том, как я иду с сумкой полуподпольных узбекских шмоток по вещевому рынку, а вокруг снуют плохо одетые люди с неявными признаками отупения на лице?

Или что-то еще? Я, может быть, должен возлюбить ближнего? Интересно, кого это? Так, посмотрим, кто там у нас? Может быть этот слегка полный юноша? Юноша с бритой головой, одетый в кожаную куртку и спортивные штаны. Да-да, этот самый, который сейчас наклонился и примеряет к своим спортивным штанам лакированные черные туфли. И у которого задралась куртка, и из-под штанов видны синие солдатские трусы и бледная прыщавая жопа. Да, именно этот, который в других обстоятельствах, буде ему придется столкнуться со мной, несомненно будет тыкать в меня паяльником, бить по ногам тонким изящным прутиком под названием лом и щемить мне пальцы дверью своего подержанного импортного автохлама. Нелегкая задачка, скажу я вам…

А может, я должен заботится о сыне? Который вчера ко мне приехал? Да-да, и которого я до этого лет восемь не видел. И который уже выше меня, сильнее меня и опытнее меня. И который уже успел начать и благоприятно завалить два бизнеса, а сейчас планирует начать третий. К становлению и воспитанию которого я практически не приложил ни руки, ни мозгов, ни чего-то там еще, что следовало бы прикладывать. Как там эта штука называется-то? Ах да, душа…

И теперь, держа в обеих руках по баулу, я иду через вещевой рынок, чтобы попытаться какими-то суррогатными методами вернуть к жизни этот самый призрак простого человеческого счастья. Вы даже не представляете, насколько нужен современному человеку для этого тот самый бренный металл. В смысле, деньги.