upload

авария, а сейчас… ― он не договаривает, но я понимаю, что он хотел сказать. ― Словно я в

черном списке Судьбы, и она непонятно за что предъявляет мне счет. Но почему? Почему я,

Августа? ― поверь, Ангел, этот вопрос меня тоже мучает. ― Пусть это звучит эгоистично, но в

мире семь миллиардов людей, и есть те, кто действительно заслуживает того, что получил я,

но… ― Ангел едва не стонет от разочарования и обиды. ― Но в итоге страдаю все-таки я. И

это совершенно, совершенно несправедливо.

И я полностью с ним согласна. Почему хорошие люди должны страдать? Почему все

складывается таким образом, что на их пути встает много испытаний и бед? Что это? Аванс за

то, что, допустим, их будет ждать после смерти, на небесах? Но если рая нет, если после смерти

ничего нет, то в чем тогда смысл? Ведь жизнь одна, и обидно, когда она проходит мимо, когда

человек теряет возможность совершить многое из того, что планировал, хотел, о чем мечтал.

― Мама говорит, что шанс есть, что я снова смогу ходить, ― говорит Ангел, но я не

слышу в его голосе веры. ― Но это какие-то жалкие двадцать, а то и меньше процентов…

― Но это же хорошо, ― немного оживляюсь я. ― У тебя есть шанс, а это главное.

― Этого мало, Августа, ― с грустью улыбается Ангел. ― Этого так мало для веры.

Я сжимаю кулаки за спиной и становлюсь перед ним, чтобы он видел меня, и я видела его.

― Помнишь, ты говорил о том, что существует в этом мире что-то невозможное, что и

заставляет тебя предполагать существование Бога? ― спрашиваю я.

― Сейчас я полностью убежден в том, что ошибался, ― напряженно кивает Ангел. ― Его

нет. И ничего волшебного тоже. Сейчас я как никогда уверен, что существует лишь то, что есть.

А это: инвалидное кресло и куча упущенных возможностей.

― Я думаю, что вера ― это и есть нечто необыкновенное, волшебное, ― говорю я и

внимательно смотрю на Ангела. ― Я точно знаю, что этому понятию не дано научного

определения. Поэтому вот оно ― проявление Бога. Ты понимаешь?

― Пока не очень.

― Теперь я знаю, почему люди верят. Потому что это разбавляет их мрачную реальность,

потому что это помогает им справиться с бедами. Вера, надежда, ― я слабо улыбаюсь. ― И

пусть даже если когда-нибудь будет стопроцентно научно доказано, что Господа не существует,

вера будет всегда, и поэтому будет Бог. Бог ― это не какой-то определенный персонаж. Это не

тот, кто создал вселенную, или что-то вроде того. Бог ― это тот, кто живет в сердцах тех, кто

нуждается в вере. Вера ― это и есть Бог, Ангел.

Ангел хмурится.

― Впервые за наше знакомство я тебя не понимаю, ― бормочет он.

― Поверь, ― говорю я. ― Поверь в то, что сможешь вновь ходить. Я верю в это. Каждый

день, потому что у меня появилась причина на что-то так отчаянно надеяться. И знаешь что?

― Что?

― Это помогает, ― моя улыбка становится широкой.

***

Вечером того же дня в дверь раздается звонок. Я сижу в своей комнате в обнимку с

учебниками, пытаюсь делать домашнее задание по физике, но не могу сосредоточиться, что

совершенно не удивительно в свете последних событий.

110

Я удивляюсь, когда мама заходит ко мне.

― К тебе пришли, ― говорит она.

Я отрываю взгляд от учебника и в полном недоумении смотрю на нее.

― Ко мне? ― переспрашиваю я. Мама не ошиблась?

― Да. Егор, ― поясняет она и выходит из комнаты.

Егор? Зачем он пришел?

Я чувствую, как во мне тут же просыпается злость, и надеваю на лицо серьезную маску. Я

встаю со стула и иду к двери. Они открыты, у порога скромно стоит Егор.

― Привет, ― говорит он, когда замечает меня.

Я знаю, что мама стоит неподалеку и наверняка все слышит, поэтому заставляю себя

расслабленно сказать «привет» в ответ.

― Зачем пришел? ― каких трудов мне стоит прятать желание нагрубить Егору!

― Я… я хотел поговорить, ― неуверенно отвечает он.

Я не удерживаюсь и удивленно вскидываю брови.

― О чем?

― Об… Ангеле, ― его имя он произносит почти шепотом.

Я удивляюсь еще больше.

― А тебе не все ли равно? ― слабо язвлю я.

Егор слабо вздрагивает и пошатывается назад после моих слов, как от пощечины. И

впервые с тех пор, как он заявил, что не может общаться с Ангелом, мне становится жаль его,

но лишь на секунду, когда в его темных глазах блуждает растерянность.

― Ладно, ― вздыхаю я.

Я надеваю тапки и выхожу в коридор. Мы минуем один лестничный пролет и

останавливаемся у пыльного грязного окна, на котором стоит одинокий цветок в горшке,

окруженный сигаретными окурками и паутиной.

― Как он? ― подавленно спрашивает Егор.

Я окидываю его таким недружелюбным взглядом, на какой только способна, и думаю,

отвечать, или нагрубить. Но он кажется таким несчастным и грустным, что у меня просто язык

не повернется произнести что-нибудь обидное.

― Справляется, ― говорю я.

Егор слабо кивает, опускает голову и молчит.

― Ему тебя не хватает, ― признаюсь я. ― Даже после того, как ты оставил его.

Я замечаю, как он напрягается, и когда поднимает голову, то на лице у него простирается