Уплотнение границ. К истокам советской политики. 1920–1940-е

В общении с балтийскими странами тоже стал доминировать угрожающий тон. 28 марта Литвинов вручил представителям Эстонии и Латвии в Москве непубличную декларацию. В тот момент она была воспринята кем-то в качестве односторонней гарантии защиты балтийских стран со стороны Советского Союза на случай агрессии. В этом документе, однако, можно увидеть и угрозу для территориальной целостности этих стран. Советский Союз заявлял, что не сможет остаться безучастным наблюдателем в случае роста экономического или политического влияния Германии, которое выразится в предоставлении торговых концессий или территориальных уступок[774]. Схожее предупреждение получила 27 марта и Румыния после подписания экономического соглашения с Германией. В этой ноте, составленной после встречи Литвинова со Сталиным, советское правительство требовало разъяснений по поводу свободных зон, предусмотренных новым договором. В ноте использовалась та же формулировка, что и в заявлении в адрес балтийских государств: «…мы не могли бы оставаться безучастными зрителями допущения господства какого-либо агрессивного государства в Румынии и создания каких-либо опорных точек вблизи нашей границы или в черноморских портах»[775]. В беседах с французами и англичанами весной – летом 1939 года расширение зоны безопасности еще вписывалось в концепцию взаимопомощи. Литвинов, а затем Молотов безуспешно требовали предоставить советским войскам право на проход через Виленский коридор, Галицию и Румынию, а также гарантировать помощь балтийским странам[776]. Сам Молотов был убежден в необходимости отдельного договора о помощи с участием Турции[777]. Ни один из этих трех вопросов не был решен летом 1939 года во время трехсторонних переговоров, которые были прерваны в середине августа после очередного отказа Польши разрешить проход через свою территорию войскам Красной армии.

Советские намерения с особой ясностью проступили в понятии «косвенная агрессия», которое 3 июля Молотов предложил вставить в проект трехстороннего соглашения. В этом понятии упорядочивались механизмы, присутствовавшие в пограничных соглашениях. В Лондонских конвенциях 3–4 июля 1933 года, ставших воплощением концепции ненападения, перечислены запрещенные акты агрессии. Наряду с такими классическими ситуациями, как объявление войны, вторжение, нападение вооруженных сил, морская блокада, пятый пункт конвенции упоминал более двусмысленный случай, пришедший из опыта Гражданской войны и уже отчасти связанный с «косвенной агрессией»: «…поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого Государства, или отказ, несмотря на требование Государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства»[778]. В отмеченном имперским и колониальным опытом международном праве того времени это описание приграничного «суперинцидента» отсылало к праву на вторжение, опирающемуся на идею существования государств, неспособных поддержать порядок на своей территории. Заметим, что в истории Российской империи также были известны случаи применения права вторжения на соседнюю территорию для поддержания там порядка. Однако добавленное советскими юристами понятие «отказа» принять меры по борьбе с бандами отсылало к совсем иному идеологическому горизонту[779]. Речь шла о большевистском подходе к международному праву, который в июле 1939 года развивал Молотов.

По мнению нового наркома иностранных дел, механизм помощи должен был вступать в силу,

если одна из этих трех держав будет вовлечена в военный конфликт с каким-нибудь европейским государством в результате либо агрессии, направленной этим государством против одной из трех держав, либо агрессии, прямой или косвенной, направленной этим государством против какой-либо европейской страны, независимость или нейтралитет которой одна из трех заинтересованных держав признает для себя обязательным защищать против такой агрессии.