Уплотнение границ. К истокам советской политики. 1920–1940-е

Затем Молотов давал следующее определение «косвенной агрессии»: «внутренний переворот или поворот в политике в угоду агрессору». Это определение дополнялось списком стран, которые могла затронуть «косвенная агрессия»: Эстония, Финляндия, Латвия, Польша, Румыния, Турция, Греция, Бельгия[780]. В поддержку своего тезиса он приводил два примера: во-первых, согласие президента Чехословакии Эмиля Гахи на оккупацию своей страны и ее превращение в германский протекторат (15 марта), во-вторых, нацификация Данцига, где немцы стали настоящими хозяевами. Кстати, стоит отметить роль, которую играли приграничные инциденты в росте напряженности между властями вольного города и польским правительством: например, инцидент в Кальтхофе на границе между Данцигом и Восточной Пруссией 20 мая 1939 года и гибель польского пограничника 20 июля 1939 года. Объявление Германией войны Польше 1 сентября также основывалось на приграничном инциденте. Великобритания, со своей стороны, отвергала понятие «косвенной агрессии», видя в нем опасное оправдание вмешательства во внутренние дела третьих стран, прежде всего Эстонии и Латвии, которые в начале июня подписали с Германией пакты о ненападении и позволили немецким офицерам инспектировать свои пограничные укрепления. В политических переговорах с немцами, которые стартовали в середине августа, советские требования были высказаны еще более откровенно. Именно СССР, по выводам С. З. Случа, принадлежит инициатива знаменитого раздела Восточной Европы на сферы влияния[781]. Требования Москвы касались именно балтийского региона. Они отвечали военной стратегии Красной армии того времени, а именно вести наступательные действия за пределами своей территории с опорой на выдвинутые вперед военные базы.

С первых дней строительства советского государства пограничная полоса и пограничные инциденты использовались для обеспечения неприкосновенности территории, при этом горизонт действия затрагивал близлежащие районы соседних государств. Безопасность СССР никогда по-настоящему не ограничивалась фактической линией границы. Разумеется, у идеи расширения зоны влияния на ближнее зарубежье было много предшественников в колониальном и имперском прошлом. Стремление контролировать пограничную зону на чужой стороне было вопросом общественного порядка и обороны, но в его основе также лежали глубокое недоверие и политическое противостояние. Последнее резко усилилось весной 1939 года с выдвижением нового требования предоставить гарантии безопасности за пределами советской территории и акцентом на понятии «косвенная агрессия», на котором настаивал Молотов во время трехсторонних переговоров.

Сценарии аннексий

Когда в ноябре 1939 года СССР напал на Финляндию, для финского делегата в Лиге Наций Рудольфа Холсти не составило ни малейшего труда обвинить Москву, опираясь на предложенное Литвиновым в 1932–1933 годах определение агрессора: его третья статья гласила, что «никакие соображения политического, военного, экономического или любого другого порядка не могут служить извинением или оправданием агрессии». Разоблачая двуличие советского правительства, он ссылался также на гневные выступления наркома против агрессии, прежде всего на его речь на заседании Лиги Наций 21 сентября 1937 года[782]. Затем, когда в июне 1940 года советские войска войдут в балтийские страны, Москву снова обвинят в нарушении подписанных ею соглашений[783]. Таков был западный взгляд на ситуацию. Впоследствии об этом вспомнят в ООН, когда 17 ноября 1950 года советская делегация в разгар войны в Корее предложит новое определение агрессора, которое поступит для изучения в комиссию по международному праву в 1951 году[784].

Однако и в 1939 году, и десять лет спустя советское правительство чувствовало себя в своем праве. Оно утверждало, что не начало войну, а действовало в рамках взаимопомощи и легитимной обороны. Такая инструментализация права преследовала несколько целей. Во-первых, речь шла о стратегии уклонения: объявляя себя невоюющей стороной, СССР старался избежать втягивания в мировую войну. Во-вторых, запускался процесс оправдания принятых решений: их мотивы должны были выглядеть достойными с революционной и патриотической точек зрения. Наконец, следует упомянуть своего рода перекличку между советским и нацистским режимами, которая проявилась в легализме, использовании в качестве предлога пограничных инцидентов и схожих сценариях вторжения. Кто кому из них подражал? Так беспокоившие Молотова методы, использованные Гитлером в отношении Австрии, Чехословакии и Данцига (военная оккупация при добровольном или вынужденном согласии главных действующих сторон), несомненно, дали пищу для размышлений Сталину, который неоднократно упоминал их в переговорах с балтийскими странами в октябре 1939 года.